Проклятый род. Часть 1. Люди и нелюди
Шрифт:
– Мой грех, – кивнул Новосильцев. – Только сотники с десятниками – само по себе, у нас в полку они тоже имеются. А Иван начальствует над тем отрядом, что в бою от супостатов хоругвь, царем дарованную охраняет, от того хорунжим и зовется.
– Ну что ж, хорунжий так хорунжий. Хоть горшком, как говорится, обзови, только в печку не сажай, – улыбнулся Петр Иванович и, указав на пленника, снова обратился к Ивану.
– Развяжи его, куда он теперь денется.
Оставаясь на прежнем месте, Ванька лишь слегка согнул в колене ногу и украшенная самоцветами рукоять заветного кинжала как бы сама легла ему в ладонь. Единым взмахом он рассек путы
«Да, такой все может», – опять подумал Петр Иванович. Встав из-за стола, он подошел к Адамовичу.
– Вот что, полковник, – Чуб с Новосильцевым уже поведали ему о высоком чине пленника, – утомился я изрядно, звать палача да ломать тебя на дыбе ни малейшего желания нет. Либо на вопросы мои честно отвечаешь, как на исповеди, либо прикажу привязать за ноги меж коней и из одного ясновельможного пана двух сделаю.
Охваченный животным страхом, лях залепетал чтото на родном языке, но, получив от Княжича затрещину, внятно по-русски произнес:
– Спрашивайте, князь.
Шуйский с легким изумлением взглянул на Ваньку. Бить полковника он не приказывал, но вмешательство хорунжего, похоже, оказалось очень кстати, и продолжил дознание.
– Почему король ваш медлит, давать сражение не торопится?
После недолгого раздумья Адамович довольно убедительно ответил:
– Все лазутчики доносят, что силу царь Иван собрал несметную. Вот и пребывает повелитель наш в раздумии – далее на Москву идти иль, пока не поздно, обратно в Польшу воротиться. Ранее-то ваша рать столь огромной никогда не бывала. Даже, вон, казаки с Дону, – кивнул полковник на Ивана, – встали под знамена Грозного-царя.
Пока шляхтич вел свои хитрые речи, смысл которых, в общем-то, сводился к одному – католики напуганы невиданной доселе мощью московского воинства и со дня на день сами покинут пределы русской земли, хорунжий стоял молча, потупив взор. Как только лях умолк, Петр Иванович недоверчиво покачал головой и обратился к нему:
– Ну а ты что скажешь? Правду пленник говорит аль нет?
Ванька поднял голову и, еле сдерживая душевное волнение, рассудительно заговорил:
– Правда, князь, еще не истина. Войско у Батория действительно много меньше нашего и пушек маловато, в этом пан полковник не обманывает.
– В чем же истина? – насмешливо поинтересовался Шуйский.
– А истина в том, – звонким от нахлынувшей обиды голосом ответил Княжич, – что рать шляхетская сплошь из рыцарей состоит, со всего света набранных. Кого в ней только нет. Помимо ляхов да литвинов с малороссами, еще мадьяры и немчины всех мастей служат королю. Народец боевой, огни и воды прошедший, сразу видно – кровь людскую лить с юных лет приучены. Пеших мало, все больше конные. Однако и пехота, какая есть, не ровня нашим мужикам, не ножами с топорами, как они, вооружена, а мушкетами и пиками. Но главная сила у поляков – это конница, особенно гусары. Каждый воин в сталь закован, да еще и окрылен.
Заметив изумление в глазах Емельяна и некоторых других воевод, хорунжий пояснил:
– Они себе на спину крылья железные вешают. Проку от них, конечно, никакого, одна обуза в бою, но вид придают довольно устрашающий. Словно ангелы с небес на помощь королю шляхетскому сошли.
Помрачневший ликом Шуйский нетерпеливо вопросил:
– Про пушки лях не лжет? Сколько их у католиков?
Петр Иванович без Ивана был наслышан о великой доблести тяжелой польской конницы, но, в случае сражения, надеялся остановить ее пушечным боем.
Иван пожал плечами и, сам того не ведая, продолжил повергать в тоску князя-воеводу.
– Пушки у поляков мелкие, а числом и впрямь не более двух десятков наберется, – ответил он, но тут же рассудительно добавил: – Хотя это не так уж мало. А что мелкие, так ими не стены крепостные крушить. В чистом поле конницу косить и такие сгодятся.
В княжеской обители повисло напряженное молчание. Никто из присутствующих не решался встрять в беседу всесильного вождя и лихого лазутчика. Шуйский же тем временем с превеликим удивлением смотрел на Ваньку, наконец-то он увидел в нем не только отважного бойца, но и умного, расчетливого предводителя. Петр Иванович лишь теперь осознал, что советы этого разодетого как шляхтич молодца для него куда полезней, чем витиеватые речи всех «двенадцати апостолов» вместе взятых. Нарушая затянувшееся молчание, он с сомнением в голосе спросил:
– Отчего ж католики, коль так сильны, сами на нас не нападают?
Сердито глянув на Адамовича, Иван уверенно ответил:
– Хитрит король, в засаду нас заманивает, а полковник сей ему пособничает. Надеются, что мы не выдержим столь долгого противостояния и сами за реку пойдем. Там они легко с нами справятся. Берег вражеский крутой, пушки ляхов не достанут, значит, наши пушкари отбить их натиск не смогут, ну а с этими, – Ванька указал перстом на окна, за которыми слышались приглушенные голоса воинов дворянского ополчения, – рыцари, как волки с баранами, разделаются. Ты уж, князь, на правду-то не гневайся.
Шуйский аж побагровел от злости, но сдержался, вкрадчиво промолвив:
– А с вами, казаками?
Княжич стойко выдержал его недобрый взгляд и с сожалением ответил:
– Одним полком, пусть даже и казачьим, не одолеешь всего вражеского воинства.
Мстя Ивану за его дерзкую откровенность, Петр Иванович с издевкою изрек:
– Что-то я тебя не пойму. В одиночку в польский стан пойти отважился, а всей ратью нашей многотысячной навалиться на католиков боишься?
Обернувшись к своим «апостолам», он уже совсем глумливо заявил:
– Видно, столько страху бедолага натерпелся, что его за эту речку теперь даже калачом не заманишь.
Зазвучавший в ответ ему задорный Ванькин голос заставил всех потупить взор и замереть в тревожном ожидании.
– Я на вражий берег не один ходил, а с верными товарищами – Александром Ярославцем и Александром Малым. Они в набеге этом оба раны получили и их заслуга в пленении полковника моей ничуть не меньше. Что ж касается испуга, князь, так знай – с малолетства только гнева божьего страшусь, а больше – ничего и никого. Коль прикажешь, сей же час опять во вражий стан отправлюсь. Но ты совета моего спросил, и я, как ум да сердце подсказали, ответил. Одно дело – своею головою рисковать, тут мы каждый сам решаем, как поступить, и позор иль славу обретаем. Но для атаманов доблесть наивысшая – бойцов, подвластных им, живыми к победе привести, от напрасной погибели сберечь. Ведь не за лихость и не за глаза красивые, а за умение чужую жизнь ценить меня в осьмнадцать лет казаки избрали есаулом.