Прокурор для Лютого
Шрифт:
Сойдя с трапа, Лютый вдохнул воздух полной грудью… Воздух Москвы, воздух свободы: он не дышал им столько времени! И пусть ругают столицу за грязь, за пыль и загазованность, но ее атмосфера несравнима ни с какой другой.
— Прошу вас, — корректно произнес Рябина, легонько взяв спутника за локоть и, указывая в сторону машины, добавил: — У нас мало времени…
Спустя час «Волга», оставив за собой ряд московских магистралей, снова выехала за пределы столицы.
— Куда вы меня везете? — Максим не скрывал беспокойства; впрочем, оно было вполне объяснимо.
— На загородную базу структуры «КР», — наконец-то снизошел до объяснения киборг. — Пока вас поселят в казарме. После все узнаете…
Максим не стал спрашивать — что это за структура, почему так загадочно называется, и почему, собственно, его вновь будут держать в положении арестованного (а то с чего бы вдруг в казарме селить?): Рябина и так сказал слишком много. Наверное, даже больше, чем допускалось по инструкции…
Наверное, никогда еще Сухой не был так доволен собой, как теперь. Сидя в своем роскошном кабинете, он с улыбкой слушал доклад старшего группы ликвидаторов о событиях в элитном ресторане.
— Так говоришь — в жареного тетерева взрывчатку подложили? — рачьи глазки Сухарева словно маслянистым налетом подернулись.
— Да, я ж тебе говорил: халдей, официант ихний — наш человек. От него мы о том сходняке и узнали. Ну, дальше и вычислили, что и как… Остальное, как говорится, дело техники.
Конечно же, и Крест, и Казан, и Краб, и Гаврила, и прочие авторитетные люди, присутствовавшие в ресторане, не были личными врагами Сухого. Более того — никого из них он ни разу не видел, ни с кем не был знаком и даже не имел общих интересов.
Но теперь в этом сволочном мире, в этой долбанной стране все друг другу враги: и чем весомей твои успехи, тем этих врагов больше. Враги могут быть реальные и потенциальные. Реальных вроде бы не осталось (не считая Коттона), а вот потенциальные…
Нанести упреждающий удар, нажать на спусковой крючок первым, чтобы потенциальные никогда не превратились в реальных — Сухарев никогда не отступал от столь нехитрой, жестокой, но, тем не менее, очень верной для криминального мира философии.
Люди, собравшиеся на празднестве в честь «откидки» Креста, были врагами потенциальными — пока что. Но в будущем, как справедливо просчитал Сухой, они несомненно должны были стать настоящими, стопроцентными, недругами: непримиримыми и заклятыми. Во-первых, из-за его суперграндиозного проекта «Русский оргазм», а во-вторых, питерский вор босяцкой формации Крест (отморозок знал это точно) поддерживал Коттона, врага более чем реального. Вопрос перехода из состояния хорошо сдерживаемой неприязни в состояние открытой вражды был вопросом времени…
«Звеньевой», нервно теребя толстую цепь на бычьей шее, продолжал делиться подробностями:
— Ну, сперва один взрыв, потом второй. Всех в мелкую капусту, на куски. Руки, ноги по залу, только кровищи литров двадцать! Ноги скользят, прикидываешь? Кишки на люстре висят, мозгами все стены запачканы — крас-сота! Один только и уцелел — старик какой-то.
Сухарев сдвинул брови, недовольный.
— Что? Ушел?
— Да нет, чего там, — хмыкнул собеседник, явно довольный собой. — Смотрю: дергается. Ну, я его и завалил. Ствол в рот и — полный рожок… У меня всегда все путем — не то, что у Кабана, земля ему колом…
При упоминании о Кабане Сухарев нахмурился. Этому «звеньевому» было предписано отправиться в Черемушки, на хазу Вареника и привезти жулика сюда, на виллу в Воскресенское, чтобы допросить с пристрастием. Однако случилось непредвиденное: «звеньевого» и трех его бойцов быстро и грамотно ликвировали какие-то неизвестные — вместе с ними исчез и сам Вареник. Сухой не сомневался, что это дело рук какой-то неизвестной пока бандитской бригады, подписавшейся под Коттона.
Подвинув на край стола рюмку с дорогим коньяком, Сухой зашуршал свежим номером «Московского комсомольца», в котором события на Новочеремушкинской живописались предельно натуралистично, со всеми кровавыми подробностями. Подчеркнув ногтем заметку на первой странице, Сухарев сунул газету собеседнику.
— На, взгляни-ка…
Тот пробежал глазами всего один столбец, предложений десять: кого нынче в Москве такой мокрухой удивишь?!
— М-да, офаршмачился Кабан, офаршмачился… — процедил «звеньевой», возвращая газету. — Всегда дураком был, дураком и подох. — Бандит истово, широко перекрестился. — Нехорошо, конечно, о жмурах так базарить, но — правда ведь…
— А ты думаешь — кто это мог? — Сухарев пригубил коньяк.
— Ну, урки эти… Татуированные. Наши потом соседей опросили — никто ничего не видел, никто ничего не знает. Типа — «моя хата с краю». Да и верно: под вечер это случилось, пролетарии, что в тех хрущобах живут, еще со своих заводов не вернулись…
— Вот и я думаю, что это Коттон, — задумчиво согласился Сухой, глядя не на собеседника, а куда-то в сторону. — Все правильно, все сходится: с Польши его согнали, лавье в общак не ссыпается, осталось ему одно — на Москве объявиться. У корефанов помощи просить — у того же Казана… Его пацанов работа, точно.
— А узнали откуда?
— А это уже мой косяк, — Сухому было не чуждо чувство здоровой самокритичности, — точно, мой… Помнишь, когда в бане мы с тобой базар держали, со мной две лярвы были… Так вот они, наверное, и сдали. А то кому же еще? Вишь, до чего блядство-то людей доводит? — закончил он немного нравоучительно.
— Так давай вычислю их, — с готовностью предложил «звеньевой», — пацанам на раздербан отдадим, те — с радостью…
— Да я к ним Штуку с пацанами посылал — Квартира была съемная, они там больше не живут. Короче, тут все понятно: сдали и свалили в тот же день. Поди, поищи-ка их теперь в этом городе. Ладно, — Сухарев пружинисто поднялся, — мир тесен, шарик круглый, даст Господь, свидимся когда-нибудь. Поквитаемся. А теперь надо Коттона искать. Все накидки прокачивай: родственники, друзья, подельники, кореша, с которыми сидел… Искать надо, искать: покуда эта татуированная картинная галерея жива, не будет у нас спокойной жизни.
— Понял, — кратко ответил собеседник.
— Ладно, ты иди, если что, я тебе сам позвоню…
Когда «звеньевой» ушел, Сухарев, спустившись на лифте в цокольный этаж, загремел ключами. Открыл тяжелую металлическую дверь, прошел гулким коридором и остановился у другой двери: в нее был вделан дверной глазок, только не наружу, а вовнутрь помещения.
Хозяин виллы припал к глазку, открывавшему панорамный обзор.
Небольшая, но уютная и чистая комнатка: телевизор, видеомагнитофон, столик, стулья, полочка с книгами. Окошко под потолком. Еще одна дверь — видимо, в туалет и ванную. Кровать. На ней, поджав под себя ноги, сидела молоденькая девушка: густые каштановые волосы, огромные печальные глаза, ломкие полупрозрачные руки… Девушка, не мигая, смотрела в пространство перед собой. Вид пленницы выражал смертельную, беспросветную тоску.