Прокурор для Лютого
Шрифт:
На резиновых губах киборга обозначилось некое подобие улыбки.
— Вы ошибаетесь. Я не принадлежу себе. Прокурор не принадлежит себе. Президент не принадлежит себе. Никто не принадлежит себе. И вы тоже не принадлежите себе, Лютый, — по тому, что его назвали не по фамилии и не по имени, а по старому оперативному псевдониму, Максим приблизительно понял, какая плата за свободу от него потребуется.
— И все-таки? — не сдавался Максим, желая внести ясность.
Ни слова не говоря, гость щелкнул замочками атташе-кейса и выложил перед собеседником пачку цветных фотографий.
На одной были изображены внутренности дотла обгоревшей квартиры и обугленный труп какой-то женщины. На другой…
Максим вздрогнул от неожиданности: пышная копна каштановых волос, по-девичьи острый подбородок, печальный взгляд…
Это была Наташа Найденко — единственный человек, которому он посылал отсюда письма.
— На первом снимке — квартира, в которой проживала Наталья Васильевна Найденко. Вы видите обгоревший труп матери. Судебно-медицинская экспертиза установила следы удушения. А саму девочку похитили. Сразу же после выпускного вечера. И до сих пор не нашли, — прокомментировал собеседник. — И ваша задача… Надеюсь, теперь вы поняли, Лютый, что больше не принадлежите себе? И никогда не принадлежали, — как бы между прочим добавил он.
Нечаев взял снимок, пристально всмотрелся в него, словно пытаясь воскресить в памяти черты лица девушки…
Да, выбора не было: его вновь использовали, из него вновь делали марионетку, и вновь приемы были самыми недостойными.
Прокурор для Лютого: кто он — друг, враг?
— Собирайтесь, с вашим начальством я уже обо всем договорился, — посланец Прокурора деловито сложил снимки в конверт. — Через пять с половиной часов у нас самолет на Москву…
Глава восьмая
Дорога до аэропорта заняла не более сорока минут — все это время Максим провел в напряженном молчании, то и дело посматривая на спутника. Тот выглядел совершенно невозмутимым — шелестел газетами, решал кроссворды (притом самые сложные, из пятидесяти двух пунктов, занимали у него не больше десяти минут). Киборг не обращал на недавнего зэка никакого внимания — словно бы Лютый и не человеком был, а каким-то неодушевленным предметом, который следовало доставить по месту назначения и сдать под расписку.
— Да, чуть не забыл: называйте меня Рябина, — неожиданно представился киборг.
— А по имени-отчеству? — осторожно поинтересовался Лютый.
— Большего вам знать не следует, — коротко отрезал Рябина, всем своим видом давая понять, что разговор на этом завершен.
Не следует так не следует. Только непонятно, что означало «Рябина» — фамилию, оперативный псевдоним?
Максим отвернулся. Долго смотрел сквозь пыльное стекло автобуса на долгожданную волю, о которой так долго мечтал, на пробегавшие мимо окон перелески, нежно-изумрудные луга с пасущимися на них пятнистыми коровами, небольшие поселки. На маленьких огородах копошились люди — серые, грязные, угрюмые. Вид их никак не гармонировал с сочной, цветущей зеленью мая и вообще с тем, что называют «свободой».
Тут, на вольняшке, все осталось по-прежнему — ничего не изменилось. Изменился только он, Лютый…
Максим сомкнул веки, откинул голову на спинку сидения и, отодвинув локоть в сторону, чтобы не касаться Рябины, задумался…
Что ждет его на воле, в Москве?
Для чего его так подозрительно спешно освободили?
Верить в благородство не приходилось — у бывшего офицера спецслужб, человека опытного и проницательного, и в мыслях не было подобного: такие, как Прокурор, действуют исключительно из соображений целесообразности. Тогда, два года назад, подставил его, потому что это было целесообразно, теперь целесообразно изъять из зоновской жизни, переправив, как чемодан, в Москву… Холодный расчет интригана, позволяющий осуществить задуманное — не более.
Какой сюрприз приготовил он для Лютого на этот раз?!
Естественно, вопросы не находили ответов, а спрашивать у бездушного киборга было бы глупо.
Уже в аэропорту, в кассах, взяв у подопечного справку об освобождении, порученец Прокурора приказным тоном попросил ее обладателя держаться рядом.
— Вы бы меня к себе наручниками пристегнули, как кейс с совсекретными документами, — не выдержал Максим.
Рябина посмотрел на него с укором.
— Я просто выполняю свою работу. Я на службе, и делаю то, что мне приказано. Я строго следую инструкции. И кому, как не вам, бывшему старшему лейтенанту КГБ, не знать этого…
И вот — стойка аэропорта, паспортный контроль, заплеванная комнатка под омерзительным названием «накопитель», желтый аэрофлотовский «Икарус», подвозящий пассажиров к трапу ИЛа…
Вот она, желанная воля — дорога домой.
Пассажиры расселись по местам. Максим, устроившись у иллюминатора, печально взглянул на приземистые строения аэропорта, ангары, склады, на бело-голубые самолеты, застывшие на взлетной полосе. Этому суровому краю он отдал почти два года жизни — не дай Бог вернуться сюда еще раз.
Заревели двигатели — самолет, качнувшись, медленно подался вперед.
— Товарищ Рябина, — Лютый со скрытой издевкой произнес слово «товарищ», до сих пор принятое в чекистских кругах, — а в Москве вам приказано доставить меня домой? Или сразу к товарищу Прокурору?
Киборг не прореагировал никак — даже не взглянул в сторону спутника. Неожиданно Лютому пришло в голову странное сравнение с электрическим турникетом в метро — бросил жетончик, турникет открылся. Бросил пуговицу — не открылся. Только тут вместо жетончика вопросы, но варианта, как и в метрополитене, два: ответить или проигнорировать. Видимо, последний вопрос-жетончик не проходил в каком-то фильтрационном механизме электронного мозга киборга: жетончик не соответствовал, входа нет, турникет выставил штангу, ответа не будет.
Максим, отвернувшись, долго и растерянно смотрел в налитое неестественно глубокой голубизной небо, в перистые облака, скрывавшие землю под крылом самолета они казались совершенно неподвижными.
А ИЛ тем временем быстро набрал высоту — от перемены высоты и шума двигателей ватно закладывало уши. Лютый, опустив сидение, задремал: теперь душевное спокойствие было ему нужней всего…
Самолет приземлился во Внуково ночью — на взлетной полосе стояла серая тридцать первая «Волга», и Максим безошибочно определил, что машина прибыла за ним и Рябиной.