Прокурор для Лютого
Шрифт:
Пока это была лишь теория — но зато какая! Курсантов учили всему, что касалось спецдеятельности: акциям по физической ликвидации, которые никогда не будут раскрыты, хакерской работе, изготовлению взрывных веществ из, казалось бы, совершено безобидных вещей, вроде тех, что продаются в магазине «Бытовая химия», методике установки и использованию прослушивающих устройств, основам слежки и конспирации, скорочтению, гримировке, прикладной медицине, воздействию на организм медикаментов, наркотиков, отравляющих веществ и радиоактивных элементов…
Конечно же, множество подобных дисциплин Максим когда-то уже изучал на 2-м факультете Высшей Краснознаменной Школы КГБ, учась на контрразведчика, но тот курс ни в коем случае не мог сравниться с курсом «КР» — ни содержанием, ни насыщенностью.
Серьезных практических занятий пока еще не было — если не считать утренней физподготовки в спортзале, занятий боевыми единоборствами да регулярных стельб в тире. На стрельбу отводилось два часа утром и два часа вечером, притом стрелять приходилось из любого оружия, использовавшегося почти всеми армиями и спецслужбами мира: от американской автоматической винтовки М-16 до родного «Калашникова», от австрийского пистолета «Глок» до снайперских винтовок, от станкового пулемета до сверхсовременного арбалета с лазерным прицелом… Из курсантов методично делали настоящих снайперов. Это ведь только в дебильных американских боевиках какой-нибудь Грязный Гарри палит во все стороны. Настоящий профессионал делает один-единственный выстрел…
Максим, подняв голову и прищурившись против солнца, внимательно взглянул на лектора — несомненно, он когда-то и где-то видел этого внешне безобидного старичка. Такие, как этот — люди непростые, штучная работа. Такие, как этот, опасней целой роты элитного спецназа. Интересно — где и как этому благообразному дедушке приходилось применять свои страшные знания на практике? Сколько человек на его совести?
Старичок, усмехнувшись так сладко, будто бы речь шла о каких-то очень милых и приятных вещах, продолжал мягко и безмятежно мурлыкать:
— Итак, рассмотрим первый вариант: убийство, заведомо представленное как несчастный случай. Наиболее типичны ситуации в так называемых «зонах риска»: верхние этажи зданий, шахты лифтов, практически любой наземный, подземный, воздушный и водный транспорт, бытовая электротехника, открытые водоемы…
Лютый сидел, не шелохнувшись — услышанное только раз, навсегда запечатлевалось в его памяти. Его глаза внимательно, почти не мигая, смотрели на старичка — лишь к концу лекции он вспомнил, где его видел: в восемьдесят четвертом году, когда Максим учился на втором курсе «вышки», этот человек выступал перед курсантами с лекциями — кажется, начальство представило его как бывшего резидента советской разведки в одной из ближневосточных стран. Кажется, он даже что-то вел на 1-м, разведовательном факультете…
Но ведь это — 1-й Главупр, разведка, выведенная ныне в отдельную структуру и переименованная в СВР.
Против кого теперь направлена мощь некогда грозных советских спецслужб?
На подавление новой, страшной волны криминала, почти полностью захлестнувшего Россию? Положение таково — мафия угрожает основам российской государственности, и если спустя несколько лет вместо Конституции будет принят Свод воровских понятий, это мало кого удивит; скорей, обрадует.
Но ведь был уже «13 отдел», спецподразделение, созданное для борьбы за конституционные нормы антиконституционными методами — проект провалился.
Тогда — зачем, для чего, почему? На чьей стороне ему придется воевать — а главное, против кого?
Эти вопросы не давали Лютому покоя ни на лекциях по «теории спецдеятельности», ни после них…
Больничная палата была очень большой. В ней — огромная деревянная кровать, вроде той, на которой почивали августейшие короли, стильные жалюзи на пуленепробиваемых окнах, телевизор с экраном в полстены, видеомагнитофон, два холодильника с прозрачными дверками — сквозь стекло виднелись такие деликатесы, названия которых среднестатистический гражданин вряд ли произнесет без ошибок.
Рядом с кроватью стоял столик — мудреная медицинская аппаратура в два этажа, тускло мерцающий экран осциллографа, зеленая точка на нем, выписывающая замысловатые траектории, компьютерный монитор с постоянно меняющимися данными состояния больного…
Человек, лежавший в этой палате, наверняка был не бедней французских королей эпохи абсолютной монархии — «богатство и власть» прочитывалось на его лице, несмотря на бледность и болезненную одутловатость. «Государство — это я», — сказал кто-то из Людовиков. Теперешние же хозяева жизни, хотя и вынуждены договариваться между собой, как именно следует делить общероссийские богатства друг с другом (таким образом, естественно ограничивая общероссийское воровство), могут с уверенностью сказать: «Государство — это мы».
А уж если такой человек имеет статус функционера…
Тогда даже такого чрезмерного комфорта может показаться мало. Правда, показной комфорт почти никогда не приносит комфорта внутреннего, и к обитателю палаты это относилось в полной мере.
Больной — высокий, седовласый мужчина представительной внешности — осторожно опустив подагрические ноги на пол с электроподогревом, нащупал ступнями мягкие тапочки. Теперь, когда первый кризис прошел, он чувствовал себя значительно лучше. Правда, главный вопрос — что будет с его деньгами, вложенными в проект «Русский оргазм», до сих пор не давал ему покоя. Но сегодня он кажется получит ответ и на этот вопрос… Это должно было произойти сейчас — пять минут назад охрана доложила по мобильному телефону, что сюда следует тот самый человек, от которого зависел внутренний комфорт функционера — и не одного его.
Скрипнула дверь — обитатель палаты поднял глаза и, насилуя мышцы лица, изобразил нечто вроде улыбки. Консервативный костюм, либеральный галстук, очки в старомодной золотой оправе, а главное — жесткий, всепроникающий взгляд долгожданного посетителя всегда заставлял функционера ежиться — и двадцать лет назад, когда он работал в аппарате ЦК КПСС, и лет десять назад, когда получил свой первый министерский портфель, и даже теперь, когда находился, казалось, на одной из заоблачных вершин кремлевской власти.
— А, Прокурор… — улыбка на лице больного вышла неестественной, резиновой, и он поспешил спрятать ее, — очень тронут…
Прокурор мягко подошел к кровати, осторожно присел на краешек и, одернув полу белоснежного халата, с показным чувством пожал руку функционера.
Начало беседы было недолгим, но легко предсказуемым. Неизбежные сочувствия, сдержанные восклицания, вопросы «как здоровье?», «что говорит лечащий профессор?», «когда мы вас, наконец, увидим на службе?» — и столь же неизбежные ответы: «спасибо, что пришел ко мне, дорогой друг — только ты меня и помнишь», «как Бог даст», «помаленьку», «без меня, наверное, эти подлецы совсем работу забросили». Дипломатический этикет для людей калибра Прокурора и его собеседника — тягостная, неизбежная рутина.