Прокурор
Шрифт:
– И ты так же шикарно устроишься, если пойдешь и вымоешь руки, сказала мягко Вера.
С появлением дочери лицо ее просветлело.
– Ты не боишься за нее?
– Гранская кивнула на мопед.
– Зорянск, конечно, не Москва, однако акселерация и в Зорянске сказывается.
– Волнуюсь, естественно. Уедет на своем мопеде, а я все время прислушиваюсь, не вернулась ли... А Самсонов потакает. Привез японский мопед. Говорит, их поколение скоро все будет на колесах. Готовит Катю. Ждет не дождется, когда можно будет давать ей машину.
–
– Не так, как отец, но неплохо. Самсоновская порода, с железками на "ты"...
Последнее Вера произнесла без осуждения, наоборот - с уважением.
– Да, - засмеялась вдруг Вера, - ты ведь тоже у нас водитель.
– Только кручу баранку. А с железками на "вы"...
Вернулась Катя. Теперь уже в платье. Воспитанная. "Твоя порода тоже", - хотела сказать подруге Инга Казимировна, но при дочери не решилась.
Мать поинтересовалась, как идут у них дела в "Белом Биме".
– Володя Измайлов принес из дома журавля. У него ампутировали лапу...
– И как же он ходит, стоит?
– поинтересовалась Вера.
– Не хуже здорового. Володя со своим отцом ему протез сделали - ну как в ортопедической мастерской...
"Смотри-ка, - удивилась про себя Гранская, - у Захара Петровича еще и такие таланты..." О его увлеченности лесными скульптурами Гранская знала.
– Значит, ходит ваш журавль, - сказала Вера.
– Курлыка, - подсказала дочь.
– Ходит ваш Курлыка, стук-постук...
– Не волнуйтесь, все четко - снизу протеза кусок резины...
Рассказ о делах кружка Катя почему-то все время сводила на Володю Измайлова. Это не прошло незамеченным для Гранской. Да и для матери, видимо, тоже.
От Самсоновых Инга Казимировна ушла, когда стало темнеть.
* * *
– Привет славным представителям племени Обехеэсэс!
– заглянул к старшему лейтенанту Коршунову сотрудник Госавтоинспекции Федосеенко.
– А-а, гаи, гаи, моя звезда!
– весело ответил Юрий Александрович. Садись, есть дело.
Работников Госавтоинспекции в Зорянском горотделе внутренних дел с некоторых пор встречали этой переделанной строкой из старинного русского романса после одного концерта, данного в День советской милиции. По приглашению начальства приехали артисты из областной филармонии. И надо же было случиться, что певец картавил, а вернее, почти не выговаривал букву "р" и работал, видимо, под Вертинского. Когда он спел первый куплет, послышался смешок. Сидевший в первом ряду майор Никулин обернулся в зал и суровым взглядом прошелся по всем сидящим. А когда исполнитель романсов снова затянул "Гаи, гаи, моя звезда", удержаться от смеха уже никто не мог. Певцу хлопали больше всех выступающих. Он выходил на аплодисменты несколько раз, улыбаясь и не понимая, чем, собственно, развеселил аудиторию.
С тех пор и осталось.
– По делу, свет-батюшка Юрий Александрович, - сказал Федосеенко, усаживаясь.
– Придется тебе просить начальство взять меня по совместительству в вашу команду. Читал я сегодня лекцию на второй автобазе в
– Он замолчал, доставая пачку сигарет и не спеша закуривая.
Коршунов терпеливо ждал. Он знал: дальше пойдет серьезное. Ради того, чтобы переброситься несколькими шутками, инспектор не приехал бы.
– Ты же занимался делом Зубцова? Ну, который в "Жигулях" своих насмерть?..
– И сейчас занимаюсь, - кивнул Юрий Александрович.
– После моего выступления вопросы задавали. О разном. Уже потом, когда все разошлись, подошел ко мне один шофер... По-моему, тебе надо с ним встретиться.
– Фамилия?
– спросил Коршунов, щелчком выдвигая стержень шариковой авторучки.
– Зеньковецкий...
...Он оказался высоким, белобрысым, с длинными прямыми волосами и светлыми ресницами.
Зеньковецкий только что вернулся из рейса. Юрий Александрович попросил у заведующего базой поговорить с шофером в его кабинете: больше подходящего помещения тут не было.
– Двадцать третьего нюня ночью, - рассказывал Зеньковецкий, возвращался я из Житного. Около двух часов ночи...
– В два ночи?
– переспросил Коршунов.
– Что так поздно?
– Правая передняя полуось полетела, - ответил Зеньковецкий. Провозился я с ней, окаянной. Хорошо, ребята в Житном свои в доску, помогли... Ночевать не остался, жену не предупредил...
– Не доверяет?
– улыбнулся инспектор.
– Потом иди доказывай, что не верблюд, - засмеялся шофер.
Юрий Александрович любил разговоры в таком духе. Человек непринужденно расскажет о себе больше, чем в сухой протокольной беседе. А знать, кто перед тобой, - очень важно. Его привычки, состояние.
И если Зеньковецкий называл время, верить его показаниям можно было вполне: опаздывал к жене, тут уж невольно будешь поглядывать на часы...
– Подъезжаю я, значит, к железнодорожному переезду у Желудева. Шлагбаум. Черт, думаю, мало я проторчал в Житном. Закрывают переезд, бывает, минут за двадцать. Там в будочке такая толстуха. Кричу ей: пропусти, мол, успею... Куда там, бесполезно...
– Инструкция у них. Строго, - машинально произнес Юрий Александрович, сделав отметку в памяти: узнать, какой поезд около двух следует возле Желудева. Это даст точное время событий...
– Железная дорога, - согласно кивнул шофер и продолжил: - Я приемник слушаю. "Маяк". Для строителей БАМа концерт... Вдруг вижу, с противоположной стороны "Жигуленок" подъехал. Приглядываюсь зубцовский...
– Что, приметный?
– закинул удочку Коршунов.
– Еще бы, белый верх, голубой низ. Причуда у Зубцова была. Да и номер знаю: 48-48, легко запоминается.
– А вообще давно с Зубцовым знакомы?
– Да порядком.
– Близко?
– Вот это не скажу. Чинил он мне телевизор, магнитофон. Ну а если у него с машиной что - он ко мне. Правда, в основном профилактика или что подрегулировать. "Жигули" - машина! Это "Москвич" - как баба, не знаешь, когда что выкинет...