Пролетая над гнездом кукушки
Шрифт:
Я пожал ему руку, и все мы двинулись в спальню. Макмерфи велел Терклу разорвать пару простыней и решить, какими узлами он предпочитает, чтобы мы его связали. Теркл сказал, что сделает это. Я улегся в кровать в сером свете спальни и слышал, как Макмерфи с девушкой тоже легли. Я чувствовал себя одновременно окоченевшим и согревающимся. Я слышал, как мистер Теркл открыл в коридоре дверь в обитую войлоком комнату, и слышал долгий, громкий звук отрыжки, пока дверь закрывалась за ним. Мои глаза привыкли к темноте, и я видел, как Макмерфи и девушка устраиваются, укладываясь поудобнее, больше похожие на двух уставших маленьких детей, чем на взрослых мужчину и женщину,
И именно так и обнаружил их черный парень, когда явился включать свет в нашей спальне в шесть тридцать.
Я довольно много думал о том, что случилось потом, и пришел к выводу, что это должно было случиться, и случилось бы тем или иным образом, в то время или в другое, если бы даже мистер Теркл разбудил Макмерфи и двух девушек и выпустил их из отделения, как и было задумано. Большая Сестра каким-нибудь образом все равно узнала бы о том, что произошло, может быть, ей достаточно было бы поглядеть на лицо Билли, и она сделала бы то, что сделала, находился бы Макмерфи в отделении или уже нет. И Билли сделал бы то, что сделал, и Макмерфи все равно услышал бы об этом и вернулся.
Вынужден был вернуться, потому что не смог бы сидеть за стенами больницы, играя в покер или рено в Карсон-Сити или где-нибудь еще, и позволить Большой Сестре сделать последний ход и сыграть свою последнюю партию, позволить ей проделать все это прямо у него под носом. Это было похоже на то, что он подписался на всю игру и у него не имелось способа нарушить сделку.
Как только мы начали подниматься с кроватей и бродить по отделению, история о том, что произошло ночью, стала распространяться, словно огонь, она передавалась вполголоса от одного к другому. «Чтоони сделали?» — спрашивал кто-нибудь, кто не принимал в этом участие. «Проститутка? В спальне? Господи Иисусе». И не только проститутка, сообщали ему другие, но и нажравшаяся до положения риз. Макмерфи собирался отправить ее подальше, прежде чем явится дневная смена, но слишком крепко спал. «Да ладно, что за пургу вы нам тут гоните?» Ничего не пургу. Чистая правда — все до последнего слова. Я сам в этом участвовал.
Те, кто принимал участие в нашей ночной оргии, принялись рассказывать о ней с оттенком тихой гордости и удивления, так, как рассказывают люди, которые видели, как горел большой отель или как прорвало плотину, — очень твердо и уважительно, потому что подобные аварии происходят не каждый день, — но чем дольше они рассказывали, тем меньше твердости было в их голосе. Всякий раз, как Большая Сестра и ее торопливые черные ребята обнаруживали что-нибудь новенькое вроде пустой бутылки из-под сиропа от кашля или пару кресел на колесиках в конце коридора, похожих на неоседланных лошадок в луна-парке, это вызывало в памяти очередную порцию ночных воспоминаний, которые непременно тут же нужно было рассказать ребятам, которые в этом не участвовали, и которые могли посмаковать ребята, которые там были. Черные санитары согнали всех в дневную комнату. Сейчас Хроники и Острые были похожи друг на друга, сбитые в кучу общим ощущением смущения и восторга. Два старых Овоща сидели в своих мокрых кроватях, хлопая глазами и жуя деснами. Все еще были в пижамах и шлепанцах, кроме Макмерфи и девушки; она была почти одета, не считая туфель и нейлоновых чулок, которые теперь были переброшены у нее через плечо, а Макмерфи был в своих черных трусах с белыми китами. Они сидели рядышком на диванчике, держась за руки. Девушка снова задремала, а Макмерфи прислонился к
Наша мрачная тревога почему-то уступила место радости и веселью. Когда Большая Сестра обнаружила кучку пилюль, которыми Хардинг посыпал Сефелта и девушку, мы принялись фыркать и хрипеть, чтобы удержаться от смеха, а к тому времени, как они обнаружили мистера Теркла в обитой войлоком комнате и вывели его, моргающего и стонущего, обернутого сотней ярдов рваных простыней, словно мумия с похмелья, мы заревели. Большая Сестра восприняла наше обострившееся чувство юмора без особого энтузиазма — на лице ее красовался лишь след от маленькой приклеенной улыбки; и каждая смешинка исчезала в глубине ее глотки до тех пор, как нам не стало казаться, что в любую минуту она может рвануть, словно надутый пузырь.
Макмерфи перевесил свою голую ногу через подлокотник дивана, надвинул пониже кепку, чтобы свет не резал покрасневшие глаза, и продолжал облизываться языком, который выглядел так, словно его покрыли шеллаком из этого сиропа от кашля. Он выглядел больным и ужасающе усталым, прижимал кончики пальцев к вискам и зевал, но, как бы плохо ему тогда ни было, он все еще сохранял ухмылку и один или два раза зашел даже так далеко, что громко рассмеялся над парочкой вещей, которые продолжала обнаруживать Большая Сестра.
Когда она прошла в комнату, чтобы позвонить в главное здание и доложить об отставке мистера Теркла, Теркл и девушка Сэнди воспользовались случаем, снова отперли решетку, помахали нам на прощание и припустили вприпрыжку через двор, спотыкаясь и оскальзываясь на влажной, сверкающей на солнце траве.
— Он не закрыл за собой решетку, — сказал Хардинг Макмерфи. — Давай, беги за ними!
Макмерфи застонал и открыл один глаз, налитый кровью, словно насиженное яйцо:
— Ты шутишь? Я не смогу даже головупросунуть в это окно, оставьте меня в покое.
— Друг мой, не могу поверить, что ты целиком и полностью отдаешь себе отчет…
— Хардинг, черт бы побрал тебя и твои умные слова в придачу; все, в чем я целиком и полностью отдаю себе отчет сегодня утром, что я все еще наполовину пьян. И болен. Правду сказать, я думаю, что ты тоже все еще пьян. Вождь, а как насчет тебя — ты все еще пьян?
Я сказал, что мои щеки и нос ничего не чувствуют, если это, конечно, может что-то означать.
Макмерфи разок кивнул и снова закрыл глаза; он уронил голову на грудь и соскользнул ниже на стуле, его подбородок уперся в грудь. Он чмокнул губами и улыбнулся, словно во сне.
— Боже, — сказал он, — вы до сих пор пьяные.
Хардинг все еще был озабочен. Он продолжал твердить, что лучшее, что сейчас может сделать Макмерфи, — это быстренько одеться, пока старушка Ангел Милосердия сидит в комнате и названивает доктору, чтобы доложить ему об обнаруженных ею зверствах, однако Макмерфи продолжал повторять, что нечего особо волноваться; он ведь не сделал ничего, что было бы хуже его прежних прегрешений, так ведь?
— Я устроил им самую лучшую вечеринку, — сказал он.
Хардинг умыл руки и отошел, предсказывая верную гибель.
Один из черных парней заметил, что решетка отперта, запер ее и отправился на сестринский пост за большой конторской книгой, вернулся обратно, проводя пальцем по списку, громко читая вслух имена тех, кого узнавал. Список был составлен в алфавитном порядке, только задом наперед, чтобы вычеркивать убывших, так что он добрался до имени Билли только под самый конец. Он молча оглядел комнату, удерживая палец у последнего имени в книге.