Промысел божий
Шрифт:
Он был собран и совершенно спокоен. Ни капли страха не было в нём. Он двигался как зверь: бесшумно и незаметно. И невероятно быстро. На миг ему даже показалось, что он несётся как волк, отталкиваясь от асфальта всеми четырьмя конечностями. Машина ненадолго опередила его, но он почти сразу её догнал. В свете фар мелькнули жёлтыми пятнами испуганные лица, взвизгнули тормоза, распахнулись дверцы.
Он оказался позади того, кто, как и прежде, осведомлялся о национальности жертв.
– Э, ты не русский? – спросил он чернявого. Задерживая нападение, тот обернулся. Удар в челюсть, снизу вверх, основанием ладони.
Остальные уже не обращают внимания на парочку: те припускают рысью прочь. А он смотрит на каждого и каждого видит как под микроскопом. Он понимает, что они для него абсолютно не опасны. Даже если бы не были «под банкой» и с приходом. Вместо ярости – холодная ненависть и презрение. Урок необходим. Жаль, лишь только им предстоит его усвоить. Те, что у дома культуры, или что там за здание, тоже заслуживают урока. Порки по мягким местам – за отсутствие смелости, сострадания, совести. Русские… Может, и правильно вас…
Он видел пространство меж собой и ними заполненным линиями. Линии были разноцветными, одни красные, другие зелёные. Иные в переходной стадии от красного до зелёного. Он вдруг понял, что это траектории – его самого и его соперников. Они уже пошли на него и цвета линий стали меняться. Он выбрал самую яркую, зелёную, и дальше всё пошло само собой. Он быстро настиг ближайшего к нему. Маленький, коренастый, ноги кривоваты. Необходимо прикрывать нижнюю часть, ноги. Работать руками – не достанет. Да и как – работать. Всего-то надо…
Серия по голове, пара в корпус, подсечка. Добить, припечатав к асфальту. Следующий.
Он ухватывал светящиеся изумрудные ленты, нанизывался на них, будто бусина на нить, и она сама несла его в нужном направлении, сама управляла его конечностями и корпусом. Его движения опережали движения соперников в три раза. Они едва успевали занести руку для удара, а он уже пробивал, добивал, передавал тёплому асфальту очередное тело. Он будто плёл узоры, будто танцевал, будто играл.
Он не знал, сколько времени прошло, может пять секунд, может, минута, но вот уже все четверо лежат неподвижно, всё так же пахнет палёной травой, и уже мечутся по тёмной площади сине-красные проблесковые огни и воет сирена, заглушая всё ещё гремящую в машине иноземную музыку.
– Вот ты где, – сказала она.
– Да, – он кивнул, глядя на приближающиеся цветные огни.
– Э, нет. Так не пойдёт. Помнишь дом в Зельеве переулке?
– Конечно, помню.
– Беседку?
– Да помню!
– Там уютно?
– Да. Если один.
– Тогда садись на скамью.
Вокруг было темно и нестерпимо хотелось спать.
– Проснись.
– Чего тебе?
– Сколько их было?
– Четверо.
– И что ты сделал?
– Как что? Надрал им загорелые задницы.
– А дальше?
– Дальше? Слушай, дай поспать, пожалуйста. Устал я что-то…
Он проснулся от холода и не сразу понял, где находится. Сверху нависал потолок из досок. Всеслав повернул голову и резко сел.
Он лежал на скамье беседки, полностью одетый. В заднем кармане джинсов лежал какой-то камешек, отчего он почувствовал себя принцессой на горошине. На дворе стояла дневная серая хмарь, моросил нудный дождь и стоял адский холод. Всеслав потёр глаза, зевнул и поднялся на деревянные от озноба ноги. Залез в карман, выудил нечто. Разглядел на ладони желтоватую игральную кость, сунул в передний карман.
На дворе было пусто и пахло дымком. Он вышел из беседки. Кругом поднимались дымы, и над трубой дома №6 тоже стоял серый столб. Всеслав машинально взглянул на запястье, где всегда были часы Casio G-shock, но там было непривычно пусто. Тогда он обхватил себя руками за бока и затрусил к дому. Поднялся по ступенькам заднего двора и юркнул в дверь.
Тут было сумрачно и тепло. Он торопливо прошёл в ванную, залез под душ и просидел там минут двадцать, впитывая блаженное тепло. Ни о чём не хотелось думать, да и мыслей не было. Но тут же прокралась мысль: накануне он вновь лёг спать в печи, предварительно раздевшись. Как он очутился во дворе, да ещё одетый, он вспомнить не смог. Бездумно просидев в ванной ещё пять минут, он вылез, привёл себя в порядок, и пошёл в кухню.
На табурете против печи сидел очередной незнакомец. Он даже не обернулся, когда Всеслав вошёл. На нём был голубоватый выцветший от многочисленных стирок балахон врача, на ногах кроссовки. Чёрную шевелюру покрывала шапочка с завязками на затылке, лицо скрывала чёрная борода. В печи, там, где прошлой ночью спал Всеслав, весело плясал огонь и незнакомец ворошил рубиновые уголья чёрной древней кочергой.
– Доброе утро, – сказал Всеслав, пересёк кухню и уселся у окна за столом. Незнакомец хмуро кивнул, окинув его черными круглыми глазами, в которых даже не было видно отсвета огня. А Всеслав отчетливо вспомнил, как накануне укладывал свои вещи на лавке. Он взглянул туда, но лавка была пуста. Верно, ведь одежда на нём…
– Вы очередной гость? – отрываясь от странных мыслей, спросил Всеслав, потому что молчать было неприятно.
– Нет, я хуже татарина, потому что не зван, – сказал глухим голосом Хирург, как его тотчас прозвал Всеслав. Он помолчал и добавил: – Тобой не зван.
– Тоже будете меня экзаменовать?
– Я никого не экзаменую. Дел у меня других нет, – Хирург говорил хмуро, неохотно. – Вот завалишь свои экзамены, тогда милости прошу, – он сделал приглашающий жест левой рукой. Ладони у него были узкими, пальцы узловатыми, как у породистого музыканта. Он немного помолчал и сказал ещё, по-прежнему глядя в огонь: – Я с тобой любезничать не стану. Я не Перун и не знайка-Сварог. Только ты уж будь любезен не брякнись в обморок. Оно мне, конечно, привычней вашего брата в таком виде наблюдать да пользовать, да только не для того я тут.
– А для чего? – решил вставить хоть что-то от себя Всеслав, которому сидеть бессловесным пнём не хотелось. Хирург снова оторвался от огня и взглянул на него. Глаза по-прежнему были чёрными и холодными. Кустистые брови торчали в разные стороны, отчего Хирург напоминал филина. Сходство усиливало то, что глаза его не мигали и были всё так же круглы. Всеславу стало очень неуютно, но Хирург, наконец, оторвался от него и снова уставился в печь. Ответил:
– Надо, значит. – Хирург усмехнулся: недобро, зло: – Очередной будда, стало быть… Ну-ну. Слушай и не говори, что не слышал. И не переспрашивай, будто глухой. Не люблю. Если что не ясно, вопросы задавай.