Промысел божий
Шрифт:
– Как жизнь, Слава?
Всеславу Кузнецов сразу понравился – у него было ощущение, что они давние знакомцы: есть такие люди, едва познакомившись с которыми, чувствуешь себя с ними как с близкими приятелями, то есть запросто и свободно.
– Ничего жизнь. Неясного только много.
– Не переживай, Славик, всё прояснится.
– Надеюсь. Вот вы… ты меня знаешь, а я тебя – нет.
Кузнецов хлопнул его по плечу, усмехнулся:
– Там мы уже познакомились. А вообще тебя тут все знают. Это ты себя не знаешь, – странно ответил он и подошёл к стоявшей машине Всеслава: на чёрном лаке блестели на солнце капли вчерашнего дождя. Обернулся, спросил:
– Позволишь?
Всеслав кивнул и только сейчас вспомнил, что ключи так и остались в замке зажигания. Кузнецов кинул ему свой шлем (Всеслав ловко поймал – в свое время он пробовал играть в регби, и таким броском его было не застать врасплох), распахнул дверку, ловко запрыгнул на водительское сидение, завел машину. Посидел, послушал. Выдернул снизу рычажок, выскочил, обежал «мазду» спереди, открыл капот. Постоял, посмотрел, покивал. Слазил руками куда-то глубоко, покопался, вылез, закрыл капот, метнулся в машину, заглушил двигатель, захлопнул дверцу, улыбнулся:
– И двадцати тысяч нет. Мало ездишь, Славик. Машинка не фонтан, смени. А эту подружке своей отдай.
Всеслав улыбнулся в ответ: Кузнецов всё больше нравился ему. Раздался трезвон: Кузнецов выудил на свет мобильный, приложил к уху:
– Кузнецов. Нет, сейчас не могу. Давай на завтра, скажем, часов на девять. Утра, конечно. Нет, не трогай. Лучше вдвоём. Да.
Всеслав слушал этот самый обычный телефонный разговор, видел коньки стоявших за забором соседских изб, и ему это уже не казалось дикостью и несоответствием. Кузнецов убрал телефон и Всеслав вдруг решился спросить его: раз уж никто не желает говорить с ним по-человечески, то, может, этот симпатичный Кузнецов сподобится?
Он коротко огляделся – во дворе было пусто, даже кошки не гуляли и спросил:
– Слушай, Кузнецов… – он спохватился, – Да, а имя-то у тебя есть?
Кузнецов улыбнулся:
– Не парься, Славик. Зови хоть горшком, только в печь не ставь. Тебя Кузнецов не устраивает?
– Ладно, пусть. А меня вот называют по имени, но я до сих пор в печи спать изволю…
– Так надо, Слава, – Кузнецов рассмеялся. – Ты оЙми слушай. Она тебе зла не сделает. И сам её не обижай. – Он подмигнул: – Хотя её, пожалуй, обидишь.
– А она кто? – Всеслав решил прикинуться идиотом. Кузнецов пристально на него посмотрел, посерьёзнел и Всеслав решил, что вот сейчас, наконец, всё, или хотя бы что-то прояснится и сказал негромко и со значением:
– Она твой проводник.
Всеслав чуть было не плюнул с досады: он это уже слышал. Но всё же решил зайти с другого бока:
– А что всё-таки происходит, а? Что со мной творится?
– Что происходит? – Кузнецов так и оставался серьезным. – Да просто жизнь мимо тебя проходит, Слава. А ты всё никак не проснёшься.
– Да вы все сговорились, что ли? – развел руками Всеслав и уже не скрывал досады: – Я живу в доме, где никто не живёт, сплю в печи, открываю двери совершенно незнакомым людям, которым что-то от меня нужно, да ещё вокруг какая-то древняя деревня, а мне всё какую-то лапшу на уши вешают.
– Знаешь, Слава, – Кузнецов взял его за локоть и повлёк к беседке: – когда меня возвращали, было куда экстремальнее. Только было это очень давно. А ты отдыхай пока. Думаю, экстрим тебе ещё предстоит.
– Спасибо, успокоил, – вздохнул Всеслав – досада уступила место опустошению: он снова ничего толком не узнал. Но сердиться на нового знакомца не мог – тот, похоже, и не думал водить его за нос. И говорил просто и честно.
Они дошли до беседки, где накануне его мучил уже напрочь позабытыми вопросами незнакомец с ноутбуком. Как они расстались, Всеслав не помнил совершенно. Он положил на стол шлем Кузнецова, что всё ещё держал, и машинально сунул руки в карманы джинсов. Пальцы правой руки нащупали некий предмет. Всеслав ухватил его и вытянул на свет. На ладони лежал невесть откуда взявшийся желтоватый кубик для игры в кости – на грани, обращённой вверх, чернело одинокое углубление: одно очко. Всеслав повертел кубик в пальцах – похоже, он был вырезан из настоящей кости и отполирован до идеальной гладкости: то ли игроками, то ли мастером, вырезавшим его.
– Это твоё, – услышал он голос Кузнецова.
– Нет, – хотел было положить кость на стол Всеслав, и вдруг отчётливо вспомнил, как по просьбе вчерашнего гостя бросает на доски столешницы сразу несколько подобных кубиков. Он зажал кость в кулак, а другой рукой потёр лоб: – Вот бред… я не помню ничего.
Кузнецов то ли грустно, то ли с сочувствием покачал головой:
– Это пройдёт. Должно пройти.
У него снова зазвонил телефон:
– Извини… Слушаю. Доброго дня, Светлана Дмитриевна. Да, последние пары нынче же, всё по расписанию. А дальше я на сессию ухожу. Да. Всего доброго.
– Где учишься-то? – спросил Всеслав, на что Кузнецов с улыбкой ответил:
– Я преподаю.
Всеслав удивился:
– Преподаёшь? А что именно?
Он неопределенно пожал плечами:
– Да много всего. Да ещё в разных местах. Не забивай голову.
– Она и так забита дальше некуда, – Всеслав повертел в пальцах игральную кость, взглянул на Кузнецова: – А ты знаешь того господина, что вчера приходил?
Кузнецов кивнул:
– Хорошо знаю.
– А зачем я с ним в кости играл?
– Вы не играли. Он тестировал твою силу. И определял глубину памяти.
Всеслав хмыкнул, подбрасывая на ладони кубик:
– А его на глубину памяти не проверяли? Все кости забрал, а одну забыл.
Кузнецов отрицательно покрутил головой:
– Он ничего не забывает. И, пожалуйста, не шути насчет него. А это его подарок тебе.
– Зачем он мне?
– Это символ проверки. Если бы он оставил все пять костей или четыре, тебя бы отправили назад, домой. Три оставленных кости значили бы, что проверка прошла удовлетворительно, но не более того. Две – значит, тест сдан хорошо.