Промысел божий
Шрифт:
– Выходит, я отличник? – без тени улыбки спросил Всеслав, опускаясь на скамью беседки. Кузнецов усмехнулся, усаживаясь напротив:
– Если бы ты был отличником, он ничего не оставил бы. Каждая кость является оберегом, помощником. Чем их больше, тем острее в них нуждается испытуемый. У тебя выявлено одно слабое место. И этот оберег будет тебе помогать эту слабину ликвидировать.
– А если я его потеряю?
Кузнецов отрицательно покрутил головой:
– Его не потерять. Это как сказочный неразменный пятак – ты им расплачиваешься, а он снова оказывается у тебя в кармане. Привыкай. Но как только ты преодолеешь свою слабину, он сам покинет тебя.
У него снова зазвонил мобильник, но Кузнецов на этот раз сбросил звонок.
– Стало быть, я на экзамене? – решил уточнить Всеслав.
– Да. Но только на вступительном.
– Хорошее дело, – съязвил Всеслав, – вокруг студента суетятся профессора и экзаменаторы, а он даже не в курсе, что является студентом.
– Ты подготовленный абитуриент, потому ты и здесь. И поэтому вокруг тебя до того, как ты оказался тут, творились непонятные и неприятные вещи. Если бы ты не был достаточно подготовлен, ты завалил бы все вступительные экзамены.
– Постой, – пытаясь в который раз ухватить истину за хвост, вскинулся Всеслав: – так куда я вступаю-то? Чему меня учить станут?
– Тебя уже учат. Только ты этого пока не понял. Даже не догадываешься.
– Но когда я получу свой диплом, что в нём будет написано в графе «специальность»? – всё не желал отпускать ускользающий хвост Всеслав.
– До диплома дело может не дойти, – Кузнецов смотрел на него в упор и взгляд его был серьёзным и даже сумрачным. Всеславу стало не по себе. Кузнецов добавил:
– оЙми должна была предупредить тебя о бесполезности задавания прямых вопросов о твоём дальнейшем пути. О том, что всё сразу тебе знать нельзя.
Всеслав припомнил тот разговор:
– Она сказала, что я могу впасть в кому. Но…
Кузнецов, наконец, мягко улыбнулся:
– Хитрая девчонка… – потом улыбка снова исчезла: – Она не солгала. Просто это её обычная манера – дурачиться. А вообще-то кома или сумасшествие – это как повезёт. Пойми, это даже не от твоего осознания зависит. Тут тело может взбунтоваться. Оно-то хорошо понимает, что тебя может ждать. И ждёт, можешь не сомневаться. Потому тело и боится, и может всячески противостоять такой перспективе.
Кузнецов заглянул в глаза Всеслава: тот сидел, хмуро глядя в одну точку, и накрыл его ладонь, лежащую на столе, своей – по-дружески, ободряюще:
– Не всё так плохо. И к тому же у тебя хороший проводник. Я бы сказал, лучший.
Всеслав, всё так же глядя в никуда, тихо ответил:
– А если… если я не хочу. Не хочу сдавать эти вступительные экзамены. Если вообще не хочу учиться всем вашим премудростям. Что тогда? – он перевёл тяжёлый взгляд на Кузнецова, ожидая любого ответа. Он даже успел подумать, что если бы тот прямо сейчас наотмашь ударил его по щеке, он не удивился бы. Но Кузнецов не стал его бить:
– Ты ведешь себя точно так же, как почти все мы вели себя. Но дело в том…
– В чём?
– Тебя уже заметили. И только и ждут, когда ты вернёшься.
– Да кто?
– Цепи случайностей, которые уже выстроились в совершенно неслучайный забор, бетонную стену, железный вал. Тебе не преодолеть его без нашей помощи. И никто не в силах тебе помочь по ту сторону твоей привычной жизни – ни полиция, ни армия, ни тем более папа с мамой… – он посмотрел через двор на машину Всеслава, помолчал и добавил: – А машина твоя либо тебя угрохает, либо здорово поможет… Но довольно об этом. А то мне попадёт от оЙми. И не от неё одной. Нам пора. У меня сегодня и так ещё лекции…
На широкой площади было пустовато и темно, лишь у какого-то здания, похожего на дворец культуры, мельтешил народ. Горели жёлтые фонари, окруженные пылью вьющейся ночной мошкары, и лишь подчеркивали мрак. На противоположной стороне площади, у тёмного парка стояла одинокая машина – BMW-десятилетка. Внутри темнели люди, и глухо доносилась музыка – яростный восточный напев под аккомпанемент извивающихся мужских рулад.
Отделившись от дворца культуры, площадь пересекал человек. Но шёл не к машине, а в сторону. Парень. Лет двадцати пяти. Он уже почти добрался до улицы, ведущей куда-то прочь от площади, как машина ожила. Зажглись фары, по асфальту взвизгнули шины, BMW резво пересёк площадь, игнорируя белые полосы разметки, тормознул. Из него высыпали, как горох из банки, четверо, быстро догнали прохожего.
– Э, ты русский? – донеслось до него. Парень остановился. А его уже окружили, и как только он обернулся, один из четверых с ноги пробил ему в голову. Парень отлетел назад, под ноги другого. Свора налетела плотнее, принялась пинать ногами. Прохожий затих. Его деловито обшмонали, забрали бумажник и сотовый, вернулись к машине, хлопнули дверцами, с визгом развернулись, с рёвом промчались через площадь на прежнее место, резко тормознули. Погасли фары, машина вновь превратилась в тень у обочины, лишь по-прежнему из салона улюлюкал неместный извилистый мотив.
И вновь одинокий прохожий шёл через площадь. И вновь повторилась вся сцена, будто и правда снимали второй дубль для бандитского сериала про лихие девяностые.
– Э, ты русский?
И пинок в лицо, и удары ногами.
И снова бумажник и мобильный.
И ещё один прохожий. И никто из тех, кто топтался у освещённого фасада дворца культуры, не двинулся с места на помощь. И никто даже не позвонил в полицию. И все – русские. А четверо озверевших нерусских безнаказанно, как стая волков, бьёт, топчет, режет. Как баранов.
Вот ещё двое зазевавшихся прохожих – на этот раз парень с девушкой – идут, ни на что не обращая внимания через площадь. Никто у дворца культуры не говорит им об опасности. Да и заметили ли они хоть что-то из того, что уже случилось?
…Он потянул воздух. Из приоткрытых окон BMW несло дымом совершенно определённого свойства. Одно из окон открылось шире, выпуская ещё больше дыма и остервенелой музыки, на асфальт брякнулась бутылка из под пива. Зажглись фары, машина резко взяла с места, метя вслед за обречённой парочкой.