Пронзающие небо
Шрифт:
— Возьмите же моё сердце, бедные вы…
Жадные ледовые клыки вцепились в его одежду, легко разодрали, разодрали грудную клетку (ни единого стона не вырвалось из побелевших уст могучего старца) — и вот уже пылает перед ними счастливым, вечным фонтаном Жизни сердце; и тогда все они, так долго не ведавшие этой самой жизни, потянулись к нему десятками, а то и сотнями морозящих губ, каждый хотел насладиться хоть глотком этого света — а сердце полыхнуло подобно Солнцу… И не было уже ледяных фигур — обратившись в счастливо-златистый весенний поток, они, словно пробудившиеся от долгого сна младенцы, устремились вниз по ущелью, едва не сбили с ног Алёшу и Олю — но ребята всё-таки, держась друг за друга устояли, и тут же стали пробиваться к тому месту, где в последний раз видели высокую,
— Мы ещё посчитаемся! Мерзкая ты колдунья! Сейчас! — в ярости он сжал кулаки, вскочил на ноги, и тут же рухнул обратно на колени. — Прямо сейчас прорвусь ко Вратам! Оля, ты только не возвращай меня — я в себе сейчас такие силы чувствую…
Алёша не договорил, склонил свою истомлённую, увитую седыми прядями голову, и погрузился в Мёртвый мир.
Оля тихо плакала над ним, и ласковые, пришедшие из глубин воздуха слова лились из неё:
Зима пройдёт, как все иные зимы проходили,И в сердце ты забудешь холода;Всегда со мной — светила нас благословили,И в смерти я с тобой — всегда… всегда…Погружаясь в Мёртвый мир, Алёша был собран как никогда, он уже знал, что перед ним окажутся ледовые шипы пристани, за которые надо успеть схватиться — так и есть — сразу перехватил, подтянулся. Ещё несколько рывков — вверх, навстречу скрипу перевозящих через море канатов и механизмов; навстречу сцепленным в единую, твёрдую массу, лопочущих всё об одном и том же голосов. Яростно завывал, пытаясь сбить его ледяной ветрило, но Алёша с не меньшей яростью, вцеплялся, скрежетал зубами, выкрикивал исступлённо:
— Ну уж нет — теперь не избавишься от меня!.. Конец тебе пришёл!..
Его услышали, и тут же смолк тот уже многие-многие годы тянущийся разговор о перевозки уродливых каменных форм с места на место. И, когда Алёша перевалил через край причала, его приветствовал радостный вопль:
— БОГ!!! Он вернулся со Светлого острова! Он принёс Свет нам!..
Ветер сложился ледовым копьём, и, пытаясь столкнуть Алёшу вниз, ударил его в грудь. Он был готов и к этому, обеими руками схватился некую, кривящуюся в воздухе каменную грань — руки были разорваны до кости, на промёрзшие камни обильно стекала, шипела кажущаяся совершенно чёрной кровь — он всё же удержался, и хрипя от засевшего в груди ледяного жала, шагнул вперёд, навстречу стоящим на коленях, с благоговением глядящим на него фигурам. И в них не было ничего такого, чего бы он не ожидал увидеть — острые каменные формы, острые же, треугольные глаза, и только окраска их по преимуществу была того же светло-серого света, что и окружающая местность. Алёша видел и их светло-серый, конечно же изодранный, безобразно кривящийся, тоже конечно светло-серый, отвратительно, мертвенно мерцающий город. Приметил он и «дворец» — более уродливый, несуразный и громадный нежели все иные постройки — казалось что эта громада каким-то образом падает сразу во все стороны, погребает под собою весь Мёртвый мир. С улиц, из лабиринта добычи к пристани тянулись нескончаемые груженые обломками форм носилки, и придатки — носильщики. Одно уродство сгружали на корабли, иное выгружали — всё это промелькнуло перед взором Алёши в одно мгновенье, и он, сжав кулаки, всё быстрее и быстрее, постепенно переходя в бег, устремился вперёд; и он выкрикивал:
— Видите во мне Бога?! Так оставьте же своё бессмысленное существование и прорывайтесь к Воротам! За ними ведь не только мой мир сияет, но и каждого! Там — бесконечность… Оставьте каменные формы, вырвитесь из этой круговерти! Быстрее же! Ведь это так легко — просто оставьте и всё!..
И в ответ он услышал то, что и ожидал — от чего хотелось зажать уши:
— Только после смерти!.. Ты указываешь нам верный путь, но к тому свету мы можем прийти только после смерти!.. Ты наш спаситель…
Алёша, весь пылал, разрывался разными сильными чувствами — он не останавливаясь бежал, и, как казалось ему, без конца всё выкрикивал и выкрикивал одному каменному человеку:
— Верно, я также как и старец Дубрав, должен был бы вырвать своё сердце, и отдать вам его, но… я слишком слаб — видно, я не готов к этому. Нет — я не Бог!.. И что же — оставлять вас в этом мраке?!.. Нет! НЕТ!!! НЕТ!!!!
Он выл это "НЕТ!!!" в беспрерывной, изжигающей ярости; он мчался среди режущих его холодом и своей уродливостью форм — мёртвых и существующих в подобии жизни, он изжигал их своим пламенеющим взглядом. И вдруг оказался у основания «дворца» — основание было совсем тонким, и трещало, и только каким-то чудом удерживало на себе всю эту несуразную, словно бы разорванную в разные стороны громаду. Он завопил: "Я РАЗРУШУ ТЕБЯ, ГАДИНА!!!!" — и всем телом, под оглушительный вопль ужаса, и ещё более оглушительный вой ветра, бросился на эту хрупкую основу. Ударивший ветер был настолько силён, что подхватил бы и унёс исхудавшего Алёшу так же легко, как пушинку, но золотистое сияние Чунга вспыхнуло так сильно, как никогда прежде; и видно было, как мрачный, колдовской дух этого ураганного ветра был поглощён в его сияющую глубину. Чунг окружил Алёшу плотной солнечной аурой, и уже эта аура, подобно трепещущему, любящему сердцу, ударила в основание дворца. Посыпались шипы, многометровые блоки — громада распадалась на части, и действительно — должна была погрести под собою и город, и его окрестности.
Чудесной музыкой грянул глас Чунга:
— А сейчас я подхвачу тебя и буду нести столько, сколько хватит у меня сил…
Он окружил его ещё более плотным сиянием, и вдруг Алёша почувствовал, будто две огромные ладони подхватывают его, подымают в воздух, и среди исступлённых, яростных ударов ветра, среди валящихся откуда-то каменных форм, проносит вперёд и вперёд.
— Чунг?! Так ты мог?! Что же ты раньше?!..
— Алёша, силы покидают меня. Я весь отдался этому полёту. Меня больше нет, но всё же я всегда буду с тобою… Дорогой друг…
И тут только Алёша заметил, что золотистые ладони стремительно таят, в мельчайшее крошево разрываются ураганным ветрилом. И вот их уже нет, а он, стремительно несётся на изодранную, промёрзшую каменную почву… Удар… Борясь с болью и слабостью, Алёша приподнялся, оглянулся — позади рушился пусть и безумный, но всё же целый мир, со своими законами, и однообразной историей. Хоть и был он каменным, но на поверку оказался более хрупким, нежели стекло. От падения дворца был раздроблен не только этот город, но как по организму в одно место поражённому ударом клинка, пошла реакция смерти, так и здесь — через каменное море передалось во все иные такие же города, и они точно так же рушились.
Грохот — камнетрясение — разбегающиеся по плато трещины — вздымающееся ввысь, наполненное мельчайшими обломками облако… Алёша глядел на всё это, и не замечал — в нём клокотал пламень, жажда борьбы — эти две, последовавшие одна за другой смерти — старца Дубрава, и Чунга, внушали ему огромную ответственность — теперь он обязан был довершить дело ради которого они погибли, до конца…
Он повернулся ко вратам, и тут понял, что жив ещё потому только, что перед ним высилась скала, но теперь с иной стороны на скалу эту напирала некая чудовищная масса, скала трещала, покрывалась трещинами, вот-вот должна была рухнуть.
— НЕЕТ!!! — заорал Алёша, и, сжав кулаки, тощий, на тень похожий, бросился на это нового, неведомого, но могучего противника.
А в следующее мгновенье Алёша понял, что он не один — его окружала подвластная ему могучая, гневная армия. Слитые из тысяч гневных ликов клубы вихрились, неслись возле него, слышал Алёша и их голоса: "Свободы!.. СВОБОДЫ!!! Веди нас!!!" — Алёша зашёлся диким, почти безумным, но вместе с тем и яростным хохотом, и бросился на падающую уже на него скалу. Вот сейчас массивные, ледяные громады поглотят его под собой — нет! — он выставил вверх руки, и, послушные его воле, метнулись на этот обвал сотни и сотни слитых в буре, жаждущих освобождения тел. Они сцеплялись с каменной толщей, раздирали её в клочья, ревели одно слово: "СВОБОДА!!!"…