Пропала, или Как влюбить в себя жену

Юнина Наталья

– Хочу, чтобы ты легла спать. Спать, Соня.

– Хорошо, хорошо. Пойдем.

Не люблю злого Бестужева. Просто на дух не переношу. Хотя понимаю, что по большому счету он прав. Не спать до четырех утра слишком беспечно с моей стороны. Но к своему оправданию могу сказать, что это случается редко.

– Не злишься?
– осторожно интересуюсь я, как только ложусь в постель.

– Нет, - как ни в чем не бывало отвечает Глеб, ложась рядом.

– Глеб?
– ласково произношу я, потянувшись рукой к его лицу.

– Нет.

– Что нет?

– Ты не пойдешь в понедельник ни на какие курсы. Это не обсуждается, Соня. И мне совершенно все равно, что этот самый кондитер приезжает раз в пять лет. Через год, если так уж припрет, сами слетаем в Париж и посетишь, что хочешь. Сейчас – нет, - категорично заявляет Глеб.

– Я не понимаю почему? Я чувствую себя хорошо. Да и там всего десять дней по несколько часов в день. Ну, пожалуйста.

– Нет.

– Спокойной ночи, - обиженно произношу я, натягивая на себя одеяло и переворачиваюсь на бок.

Не могу назвать себя эмоциональной истеричкой. Я не позволяла себе того, что творят многие беременные. Более того, я стала добрее и спокойнее. Перестала бояться многих вещей. И нет, это не отсутствие инстинкта самосохранения, просто я перестала все усложнять. Чему быть – тому не миновать. И вот сейчас, кажется, впервые за последнее время мне хочется расплакаться. Почему-то обидно. Так обидно, что слезы все же неконтролируемо начинают стекать на подушку. Только бы не шмыгать носом. Думаю, дело не в повышенной эмоциональности из-за беременности, просто мне реально очень сильно хочется попасть на эти курсы. Записалась за полгода до предстоящего мероприятия. Всего пятнадцать человек. Я успела стать пятнадцатой. Да вот только не стану.

Если бы еще несколько лет назад мне сказали, что я буду плакать из-за того, что не попадаю на кондитерские курсы, я бы зашлась от смеха в истерическом припадке. Я плачу из-за кулинарных курсов! Три года назад я плакала из-за того, что приходилось готовить и не получалось не спалить готовое слоеное тесто, а сейчас из-за того, что мне не дают готовить и посещать курсы. Ну ведь какой-то бред! Где-то Боженька надо мной пошутил. Сама не знаю как так получилось. Но создавать собственными руками мини-шедевры – это что-то ни с чем несравнимое. Верины пирожки, конечно, хороши, но это не творческий полет. Там скорее достаточно набить руку. В кондитирке все по-другому. За два года я, конечно, многому научилась, но этого недостаточно, просто потому что на свете столько уникальных десертов, что не хватит целой жизни. И секретов, о которых далеко не все распространяются. А я хочу их знать. Очень хочу. И когда-нибудь создать свой уникальный десерт. Не выдерживаю и начинаю шмыгать носом.

– Сонь, ну хватит.

Крепко зажмуриваю глаза, но тут же открываю их, когда Глеб включает свет. Не поворачиваюсь, но почему-то улыбаюсь, несмотря на мокрые щеки.

– Ну ты чего?
– шепчет мне на ухо, обняв рукой живот.
– Обещаю, что через год я привезу тебе этого кондитера и предоставлю в личное рабство, - усмехаюсь в ответ, но не поворачиваюсь.
– Не надо сейчас шляться там, где скапливается народ и напрягать спину. Ну ведь можно же потерпеть.

– Можно, - выжимаю из себя ответ.

– Прекрати плакать, пожалуйста, - проводит ладонью по щеке.

– Я не плачу. Оно само.

Переворачиваюсь на спину и вытираю ладонями лицо.

– Надо уступать. Я помню. Никуда я не пойду, не бойся, - как можно спокойнее произношу я, сглатывая образовавшийся комок слюны. А ведь и вправду можно и нужно уступить. Бестужев тоже вместо трех лет исправил свое условие на два года, по сути, уступая мне. Хотя где-то глубоко внутри я и без того поняла, что он не против делить мое внимание. Ну и сиськи, стало быть, тоже. Усмехаюсь в голос, от осознания этой глупой мысли.

– Вот, - удовлетворенно произнес Глеб, улыбнувшись мне в ответ.
– Лучше, чтобы мои любимые девочки на пару улыбались, а не лили слезы, - откидывает в сторону одеяло и приподнимает верх моей пижамы, оголяя живот.
– Да?

– Ага, - киваю в ответ, наблюдая за тем, как Глеб целует мой живот. Тащусь от этого. Вроде бы ничего такого нет, но я тащусь. Особенно, когда гладит и целует.
– А что ты решил, Вере тоже нельзя показывать Ксюшу до сорока дней?

– Никому нельзя. Бабушка сама, между прочим, сказала строгое «нет».

– Ну и ладно. Еще. В смысле поцелуй еще. Ага, вот так. А ты секса не хочешь?

– Нет, - уверенно произносит Глеб, нависая надо мной.
– Обойдусь. А ты?
– целует в губы.

– Я – нет. Но думала, если ты да, то можно сделать вид, что «да». А я – нет, потому что макароны будут туда-сюда болтаться, мало ли извергну их.

– Прекрати, - усмехается мне в губы.

– Ну а что, житейское дело, между прочим.

– И не говори.

***

На самом деле, если бы даже Глеб разрешил мне идти на курсы, я бы физически сделать этого не смогла. Ксюша решила явиться на свет на пару недель раньше. К счастью, без каких-либо отклонений и последствий для меня. Щекастый, вполне себе здоровый ребенок. Не знаю, чего Бестужев так выпендривался два года назад, чуть ли не фыркая на незнакомых детей. Папа он максимально хороший, если так вообще можно сказать. И сориентировался значительно быстрее меня. Я же, прочитав кучу литературы, первое время после родов была откровенно растерянна. Хорошо у меня выходило разве что удивляться и умиляться, смотря на ребенка. Вот она живая, реально существующая. Чудеса природы, ей Богу. Я и родила. Офигеть. Даже спустя три недели не могу в это до конца поверить. Хотя, чего уж там, я во многое не могу до конца поверить.

– Ну что, справились?
– слышу над ухом голос Глеба.

– Не надо так делать.

– Как?

– Делать вид, что только ты умеешь мыть попу и надевать подгузник, - прикрепляя липучку, с вызовом бросаю я.
– Это не высшая математика, знаешь ли, которая доступна только тебе.

– О, господи, Соня. Я просто хотел узнать, закончила ли ты.

– Если бы ты хотел узнать это, то так бы и спросил. Думаешь я не знаю, что ты делаешь?
– поворачиваюсь к Глебу.

– Боже, мне уже страшно. Что я делаю? – ухмыляясь, интересуется Бестужев.

– Наслаждаешься чувством превосходства, потому что не растерялся в отличие от меня. И знаешь, даже если я неправильно дала Ксюше первый раз сиську, а ты один раз помог ей присосаться ко мне правильно, то это еще ничего не значит. А знаешь почему?

– Почему?
– не скрывая улыбки, произносит Глеб.

– Потому что сиськи-то мои. Значит я рулю. Я – мать!
– не сдерживая смеха, произношу я.

– Хорошо, мамуля, - ухмыляется и тянется к моим губам.

Поворачиваюсь к Ксюше, быстро одеваю ее под зорким взглядом Глеба, и, справившись с задачей, удовлетворенно произношу: