Шрифт:
Что заставляет писателя обратиться к приключенческому жанру? Может быть, воспоминание о детстве, о юности, когда с упоением, с замиранием сердца читались романы Дюма, Жюля Верна, Майн Рида, других замечательных авторов? Наверно…
Мой друг и соавтор Авраам Зак родился в 1919 году, в захваченном белыми Бердянске. Его отец, красноармеец, бегал вокруг пушек, обстреливающих город, умоляя красных артиллеристов, чтобы они случайно не попали снарядом в родильный дом, где лежал его только что родившийся сын.
Гражданская война была для нас временем, полным событиями, дававшими безграничные возможности для приключенческих сюжетов.
В 1959 году во время
Множество историй о вывозе за границу художественных ценностей в первые годы Советской власти послужили основой для «Достояния республики».
Герои этой повести не могли знать, что через каких-нибудь десять-двенадцать лет по распоряжению самого Сталина бесценные произведения искусства будут за гроши вывезены за рубеж. Но их героическая борьба за сохранение сокровищ искусства для своей страны и сейчас вызывает восхищение, хотя и окрашенное горькими раздумьями.
ДОСТОЯНИЕ РЕСПУБЛИКИ
ПРОЛОГ
В Знаменском, в имении князя Тихвинского, долгое время после бегства хозяина за границу все оставалось по-старому. Все так же ослепительно сверкал паркет, на высоких подставках у стен белели мраморные скульптуры, в хрустальных подвесках старинной люстры солнечные лучи, преломляясь, играли всеми цветами радуги.
В полуденной тишине парадных комнат бронзовые часы, стоявшие на камине, неторопливо, удар за ударом, отсчитали двенадцать…
Под циферблатом раскрылись бронзовые ворота, из которых показался всадник, закованный в доспехи. Он неторопливо проехал вдоль стены замка и скрылся в других воротах. Вместе с последним ударом медленно поднялся подъемный мостик, перекинутый через ров, и наглухо закрыл ворота миниатюрной крепости.
По длинной анфиладе парадных комнат шли трое: комиссар Кочин, матрос Петровых и бывший управляющий князя Илья Спиридонович Тараканов. Кочин, лысый, с поседевшей бородкой, в потертой гимнастерке, прищурившись, разглядывал висевшие на стенах картины. Петровых, с маузером в деревянной кобуре под распахнутым черным бушлатом, держал себя демонстративно независимо, и только большие руки, мявшие бескозырку, выдавали его растерянность перед великолепием княжеских покоев. Илья Спиридонович, тщедушный человек в полотняной толстовке, в очках со слегка затемненными стеклами, шел чуть впереди, раскрывая двери перед представителями Советской власти.
— Это
— Генерал-аншеф князь Тихвинский, Федор Алексеевич, герой двенадцатого года, прадед владельца этого поместья, — вежливо сказал Тараканов.
Кочин усмехнулся:
— Полагаю, вы хотели сказать — бывшего владельца?
— Извините, господин комиссар, привычка… — Тараканов изобразил подобие улыбки.
А Петровых уже разглядывал портрет немолодой женщины с широкой атласной лентой, повязанной через плечо.
— А это что за дамочка? — снова спросил он.
— Императрица Елизавета Петровна, — сказал Кочин.
— Елизавета Петровна, дочь Петра Великого, — с готовностью подтвердил Тараканов. — По ее указу это имение было передано навечно князю Петру Андреевичу Тихвинскому.
— Навечно? — снова усмехнулся Кочин.
— В указе, хранящемся в архиве князя, написано именно так: навечно, — не глядя на Кочина, сказал Тараканов.
Из соседнего зала послышался раскатистый бас Петровых.
— А это что за пацан, язвия его дери?
Кочин и Тараканов вошли в просторный зал, увешанный от пола до потолка картинами в золоченых рамах, и остановились у небольшого портрета мальчика в голубом костюме.
— Пинтуриккио? — спросил Кочин.
Тараканов кивнул.
— Если не ошибаюсь… — сказал Кочин, — знаменитый портрет мальчика в голубом из собрания Медичи?
Тараканов снисходительно улыбнулся.
— Сергей Александрович приобрел эту картину во время последней поездки в Италию за год до войны.
— Подлинник? — спросил Кочин.
— Князь не собирал копий, — сказал Тараканов.
— Буше? — спросил Кочин, показывая на небольшую картину в пышной золоченой раме.
— Амур и Психея, — ответил Тараканов.
В зал вошла высокая сухая старуха в черном кружевном платье.
— С кем имею честь? — слегка склонив голову, спросила она Кочина.
— Иван Евдокимович Кочин, полномочный представитель Народного комиссариата имуществ республики. — Кочин протянул старухе мандат.
Старуха повертела в руках бумагу и передала Тараканову:
— Не сочти за труд, Илья Спиридонович, выручи старуху, прочитай.
— «Веками потом и кровью создавалась Россия, — негромко, чуть надтреснутым голосом начал читать Тараканов. — Куда ни посмотрим — всюду мы видим плоды рук трудового народа. Вчерашние дворцы возвращены их законному владельцу, победителю, революционному народу. Каждый памятник старины, каждое произведение искусства, коими тешились лишь цари и богачи, стали нашими».
Старая княгиня, слушая Тараканова, внимательно разглядывала Кочина.
— «Мы никому их не отдадим, — продолжал Тараканов, — и сохраним их для себя, для потомства, для человечества, которое придет после нас и захочет узнать, как и чем люди жили до него».
— Довольно, Илья Спиридонович, я все поняла. И что же, сударь, — старуха показала на картины, висевшие на стенах, и на фарфоровые статуэтки под стеклянными колпаками, — вы поделите все это… между пролетариями и мужиками? На всех не хватит, дружок.
— Ты, бабуся, думай, что говоришь, — не вытерпел Петровых.
— Товарищ Петровых… — укоризненно остановил его Кочин и, обращаясь к старухе, сказал:
— Можете быть спокойны, Елена Константиновна. Мы хорошо понимаем, с какими художественными ценностями имеем дело. Коллекция вашего сына отныне является достоянием республики и будет целиком передана Петроградскому Государственному музею по решению Совета Народных Комиссаров, подписанному Лениным.
И вдруг из соседней комнаты раздался резкий, пронзительный голос: