Пропавшая сестра
Шрифт:
Он кивает.
— Я вернусь вечером. Я живу на левом берегу, так что к семи буду здесь. Идет?
— Отлично.
Он поворачивается, чтобы уйти, но потом останавливается и окидывает печальным взглядом комнату, задержавшись немного на кровати, на которой они с Анжелой наверняка провели не одну ночь.
— Себастьян?
— Себ. Да, Шейна? — Он, конечно, ждет, что я скажу, будто передумала отдыхать.
— Как насчет ключа? — Я протягиваю ладонь, задумываясь, есть ли у него дубликат…
Он идет мне навстречу, и половицы жалобно стонут. Два ключа болтаются рядом с карманным фонариком на одной связке. Один — обычный, стальной, ничем не отличающийся от
Он трясет ключами над моей раскрытой ладонью, а потом делает шаг назад и спрашивает:
— Ты понимаешь, что там написано?
— Где? — Я отвожу глаза.
Он кивает на белую доску у меня за спиной.
— Я раньше никогда не видел, чтобы она писала такое. Я заметил эту надпись уже после того, как она пропала. Долго пытался понять, что это значит, но так и не смог. Это что-то вроде шифра?
Я закусываю губу.
— Она с детства любит черкать.
— Черкать?
— Ну, рисовать всякое. Мы с ней несколько лет не общались, так что тебе лучше знать.
Я отхожу к окну и наполовину закрываю жалюзи, надеясь, что Себ поймет намек, и поворачиваюсь к нему.
— А кстати, когда ты был здесь последний раз, до того как она пропала?
Он задумчиво смотрит поверх меня. Где-то в соседней квартире хохочет ребенок. После очередного взрыва смеха Себ кладет ключи мне в руку.
— За пару дней до ее исчезновения. Наверное, записка на доске уже была, просто я не заметил. Спокойного сна, Шейна. И добро пожаловать…
Он обрывает себя на полуслове.
— Рад с тобой познакомиться.
Прислонившись спиной к подоконнику, я смотрю, как за ним закрывается дверь, и облегченно выдыхаю.
«ЖИВА, НЕ ВЕРЬ НИКОМУ».
Сначала наш тайный язык был довольно незатейливым: после каждой гласной мы просто вставляли ничего не значащий слог. В третьем классе появилась новая идея, и мы стали вставлять вместо слога букву «пи» — две вертикальные палочки с волнистой горизонтальной черточкой сверху. В пятом классе обе увлеклись мифологией и стали писать свои послания греческими буквами, но рисовали их либо в зеркальном отображении, либо вверх ногами. А чтобы совсем уж запутать непрошеных читателей, щедро рассыпали по тексту точки, запятые и знаки ударения. Никто, кроме нас двоих, не знал нашего шифра. И никто не смог бы его повторить.
Она жива. Моя сестра жива.
Дыхание перехватывает. Я судорожно пытаюсь вздохнуть поглубже.
Связь между близнецами всегда удивляет людей. В новостях часто показывают, как один из близнецов попал в автомобильную аварию, а второй на другом конце города в это время почувствовал страх или даже боль. Но три недели назад, когда все это случилось с Анжелой, я ничего такого не ощутила. Ни боли, ни приступа страха. Ничего. Получив имейл от Себастьяна, я подумала, что отсутствие предчувствий каким-то образом связано с тем, что я просто стала плохим близнецом. Связывающие нас незримые узы ослабли, и мы стали обыкновенными сестрами, как миллионы других. Я почувствовала себя виноватой в том, что не разделила ее боль в момент смерти, оставила ее одну в последние мгновения жизни.
Анжела жива.
Я склоняю голову, и горячие слезы падают на бумаги, в беспорядке разбросанные под письменным столом. Я автоматически пробегаю глазами по названиям книг. Сознание выхватывает отдельные слова. История. Париж. Древность. Двенадцатый век. Голод. Война. На маленьком струйном принтере лежит энциклопедия на французском. Надо отдать должное, Анжела никогда не увлекалась тем чтивом, что продается на кассах в супермаркетах. В этом мы с ней похожи.
«Наверное, записка на доске уже была». Слова Себа эхом отдаются у меня в голове, когда я снова смотрю на белую доску с запиской Анжелы. Часть последней буквы стерта. А что, если Анжела написала это еще месяц назад в приступе ностальгии? А может, это просто дурачество или послание себе самой? В нижнем левом углу просматриваются частично стертые даты: 7.04, 1.04, 4. На доске остались призраки прошлых записок — «…квозь……. колдовал меня…» — и несколько слов на французском, которые я не смогла понять.
Я прижимаюсь щекой к стене рядом с доской и прищуриваюсь, пытаясь разглядеть след, оставленный маркером. Когда написана эта записка? Несколько дней или несколько месяцев назад? Если совсем недавно, то след должен быть намного толще и свежее… Или это просто на него налипла пыль? Нет, так не пойдет. Я со вздохом отодвигаюсь от стены и внимательнее осматриваю студию.
В подростковом возрасте Анжела любила всячески украшать свою комнату, предпочитая красоту практичности. Но эта квартира выгладит совершенно спартанской. Ни телевизора, ни электронных гаджетов, за исключением ноутбука и принтера. На стенах тоже ничего, кроме двух досок — пластиковой белой, с запиской, и другой, пробковой, к которой пришпилены рекламные листовки, купоны и медаль за участие в ежегодном парижском полумарафоне. Интересно, сколько Анжела здесь жила? Единственная фотография в рамке едва выглядывает из-за жестяного стакана с ручками и карандашами, стоящего на столе: наши бабушка и дедушка, еще до того, как они отплыли на пароходе из Китая в Сан-Франциско. Большая пивная кружка из Берлина занимает почетное место на кухонном столе. Нашей тете Джуди, шумной и напористой владелице пивоварни в Айдахо, это понравилось бы.
Я отворачиваюсь от доски, чувствуя, как она обжигает мне спину, и подхожу к маленькому кухонному столику. Себ вытащил из холодильника маленькую бутылочку с водой; я открываю ее. Прохлада разливается по организму, подобно потоку кортизола [6] .
Взгляд скользит по письменам на доске, и я разрываюсь на две части. Первая из них хочет надеяться, что Анжела жива, а вторая понимает, что сестру уже не вернуть и записка — лишь нелепое совпадение. Нельзя забывать о том, зачем я приехала: ответить на вопросы инспектора Валентина, опознать тело, вывезти вещи из квартиры, отдать в какой-нибудь благотворительный фонд одежду и учебники, а во вторник отправить гроб домой, в Сан-Диего. И все.
6
Кортизол — гормон стресса, в том числе долговременного.
Я выхожу из квартиры в узкий коридор, тускло освещенный дневным светом, и осматриваю лестничную клетку — никого. Квартира Анжелы единственная на этаже, словно архитектор так спешил завершить здание, что позабыл о других жильцах. Я пытаюсь запереть дверь, но замок никак не поддается. Ключ не поворачивается ни в одну, ни в другую сторону. Я налегаю на дверь плечом, потом тяну ее на себя, одновременно пытаясь провернуть ключ, но все мои усилия тщетны.
— Вам помочь?
Я вскрикиваю от неожиданности. На лестнице стоит мужчина. Густые светлые волосы падают на его встревоженное лицо. Он выставляет вперед ладони: