Пропавшая сестра
Шрифт:
— Извините. Я не хотел напугать вас.
— Ничего страшного. — Я перевожу дух. — Все нормально.
Мужчина хмурится и делает шаг назад.
— Вам помочь?
Французский акцент делает его речь довольно плавной, гласные приобретают некую округлость. Из-за высоких скул он выглядит так, будто кто-то морит его голодом.
— Спасибо. У меня уже получилось. — Ключ наконец поворачивается в замке. Я проверяю — дверь закрылась.
Он поправляет воротник фиолетовой рубашки и протягивает руку.
— Шейна Дарби? Меня зовут Жан-Люк Фий-он. Я ваше контактное лицо, из посольства.
— Мой кто?
— Я из американского
Какие-то колесики начинают медленно вращаться в моем перегруженном информацией мозгу. Я вспоминаю, что, действительно, вчера перед отъездом мне звонил кто-то из посольства и говорил, что на выдаче багажа меня встретят и помогут со всеми проблемами, которые могут возникнуть. Как я могла забыть?!
7
Один из парижских аэропортов.
— Да-да. То есть спасибо, что специально сюда приехали, чтобы найти меня.
Жан-Люк переминается с ноги на ногу. Смотрит вверх, на четвертый этаж. Потом переводит взгляд на меня.
— Не за что, мисс. Тем более что я живу прямо над квартирой вашей сестры.
При этих словах мои брови ползут на лоб.
— Вы здесь живете? Это… очень кстати.
Я пытаюсь говорить дружелюбно, но внутри все сжимается. В памяти мгновенно возникает предостерегающая записка Анжелы. Но я же не могу игнорировать помощь властей. Как я справлюсь одна со всеми делами?!
— А можно ваше удостоверение?
— Конечно. — Он выуживает из заднего кармана черный кожаный квадратик с зажимом и протягивает его мне. На лицевой стороне — обычная официальная фотография. Белый фон, ни намека на улыбку, все чинно и благородно. Я успеваю лишь прочитать его имя и увидеть несколько цифр, но сразу же чувствую неловкость и возвращаю документ владельцу.
— Все в порядке, спасибо. Извините, но мне пора идти. Нужно встретиться с детективом по делу сестры.
Он натянуто улыбается. Должно быть, часа два томился в пробках по дороге в аэропорт и обратно.
— Конечно. Я провожу вас вниз.
Мы спускаемся молча, под скрип старинных ступенек. Внизу, возле открытой двери с надписью «Консьерж», какая-то женщина роется в большом армейском рюкзаке с откидным клапаном. На тонкой руке болтается пустая хозяйственная сумка. Круглые очки с толстыми линзами и черные с проседью волосы — на вид обычная бабушка, если бы не предметы, которые она один за другим достает из рюкзака: рулетка, боксерская перчатка и книга с надписью кириллицей на обложке.
Не в силах найти искомое, она картинно вскидывает руки, ругается по-китайски, затем пинком распахивает дверь комнаты консьержа и исчезает внутри.
Если Анжела действительно погибла, то что будет с ее квартирой? Она внесла плату? Может, она задолжала?
— Это мадам Чан, — произносит Жан-Люк, уже входя в роль экскурсовода. — И, возможно, это последний раз, когда вы видите ее днем. Она ночная птичка.
Я киваю.
— А вы… были… знакомы с Анжелой?
Мне очень странно говорить о сестре в прошедшем времени. Но если еще час назад я не чувствовала ничего, кроме паники и горечи потери, то сейчас испытываю совершенно неопределенные эмоции, среди которых преобладает какая-то тошнотворная неопределенность. Я просто не знаю, что думать обо всем этом.
— Я переехал сюда недавно, видел ее пару раз. Начальство решило, что раз уж я здесь живу, то мне и помогать вам с репатриацией тела в США. Хотя на самом деле я просто иностранный стажер.
— А-а… Свалили на вас поганую работенку. — Английский у него прекрасный, и я не могу удержаться, чтобы не проверить уровень.
Он откашливается.
— Можно и так сказать.
Он вытаскивает из кармана брюк визитную карточку и протягивает ее мне. На ней написаны его имя и телефон.
— Ну а где я живу, вы знаете. Если что, обращайтесь.
Я благодарю его, кладу визитку в сумочку и направляюсь к главному выходу. И хотя мне ужасно не хочется оставлять без присмотра доску с запиской сестры, расставаться с подтверждением того, что она — возможно — жива, я все-таки выхожу на улицу. Ловлю такси и отправляюсь на встречу с инспектором Валентином, надеясь, что он знает о смерти моей сестры больше, чем успел сообщить по телефону.
Глава З
Монмартр гудит во влажном полуденном зное. Я в оцепенении пробираюсь сквозь толпы уличных торговцев и мокрых от пота тел к своему такси. Шофер ведет машину вниз по холму, сквозь самые что ни на есть туристические районы.
— Елисейские Поля, — объявляет он.
Террасы ресторанов украшены разноцветными флагами, которые слегка колышет легкий ветерок.
Мы переезжаем через Сену с правого берега на левый. Парочки, сидящие в уличных кафешках, потягивают вино или кофе и глазеют на прохожих. У пьедестала какого-то памятника парень набивает коленями футбольный мяч, привлекая внимание прохожих и бдительные взгляды полицейских.
Этот город был домом Анжелы на протяжении последних трех лет. Вместо того чтобы, как я, окончить университет дома, в Сан-Диего, Анжела, проучившись один семестр в Париже, осталась здесь. Я прекрасно ее понимаю. В колледже она изучала основы древнего градостроительства, а Сорбонна славится на весь мир своими специалистами в этой области. Я хоть и радовалась за нее, но не могла понять, зачем уезжать так далеко от родных. От меня. Почему она переехала в страну «Кода да Винчи» и багетов (а ведь она в двадцать лет решительно отказалась от глютена), в страну Сержа Генсбура, этого проповедника фетишизма и мачизма. И особенно — почему не прилетела на похороны наших родителей?
Густой жаркий воздух, смешанный с выхлопными газами, одеялом накрывает улицу. Я направляюсь к металлическим дверям полицейского участка. Грозные гаргульи вцепились в углы каменного портика и свирепо провожают меня глазами, когда я прохожу под ним. Вхожу через стеклянную тонированную дверь, оборудованную двумя металлоискателями, у которой стоит вооруженный АК-47 охранник. Затем прохожу через еще одну пару дверей. Я стараюсь особенно не пялиться по сторонам, хотя это первая моя встреча с французской полицией. Народ сидит вдоль стен на мягких скамьях, один человек спит, разинув рот. Стены украшены черно-белыми фотографиями в рамках, а надетой-кой дежурного располагается огромная фреска с изображением поля битвы эпохи Наполеона как предупреждение о том, что истории свойственно повторяться.