Пропавший марсианский город
Шрифт:
– Игрушка, - услышал он собственный шепот. Эта мысль пришла к нему из глубины веков.
– Еще одна, - голос его стал настолько тихим, что его почти не было слышно, - игрушка.
Да, суперигрушка. В его жизни было много таких. От "однорукого бандита" до торгового автомата и первоклассного стереофонического громкоговорителя размером с реактивный лайнер. Он так много прожил, что утратил способность ощущать.
– Да ты вообще безмозглый дурак, Ааронсон. Неужели ты не мог сразу догадаться, что этот город - просто-напросто игральный автомат, поджидающий того,
И - он все понял. Помоги ему, Боже. Он все понял. Он на мгновение закрыл глаза. Веки опустились, как стальной защитный экран. Он развернулся и сошел с дорожки. Пересел на другую, движущуюся в сторону ворот. По пути он увидел служанку Корелли, которая тоже куда-то ехала.
Поэт скандалил с женой, их крики были слышны повсюду. Они раздавались на тридцати улицах, в двухстах магазинах вдребезги разлетелись витрины, в парках с семидесяти видов кустов и деревьев осыпались листья, и они успокоились лишь после того, как грохочущий фонтан окатил их водой и охладил их пыл.
– Все дело в том, - заявила его жена, прерывая грубую реплику супруга, - что ты соглашаешься со мной только потому, что готов связаться с первой попавшейся и зловонно дышать ей в лицо и пудрить ей мозги своими погаными стихами.
Поэт тихо выругался.
– Ты хуже актера, - продолжала она.
– Не перестаешь трепаться ни на мгновение. Заткнешься ты когда-нибудь?
– А ты?!
– заорал он.
– О, Боже, у меня кровь стынет в жилах от таких слов. Замолчи, женщина, или я сейчас прыгну в фонтан!
– Да брось ты. Ты же не моешься годами. Ты свинья, каких свет не видывал! Твой портрет украсит обложку следующего выпуска журнала для свиноводов!
– С меня довольно!
Двери здания, мимо которого они проезжали, захлопнулись.
К тому времени, как она, соскочив с дорожки, подбежала к дому и начала колотить в двери, они были уже наглухо заперты.
– Трус!
– кричала она.
– Открой!
До ее ушей донеслось еще слышное ругательство.
– О, какая тишина, - прошептал поэт в полной темноте.
Он обнаружил, что находится в огромном здании, напоминающем гигантскую утробу; вверху было чистое небо, беззвездный вакуум.
В центре большого зала - около шестидесяти метров в диаметре - стояла какая-то машина. В ней были циферблаты, реостаты, переключатели, сиденье и руль.
– Что же это такое?
– прошептал поэт, подошел поближе и наклонился, чтобы потрогать.
– Боже милосердный, чем это пахнет? Кровью и потрохами? Нет, она чиста, как одеяние девственницы. Но чем-то от нее пахнет. Неистовством. Разрушением. Я чувствую, что этот чертов автомобиль дрожит как породистая гончая. Рискнем!
Он сел за руль.
– С чего начнем? С этого? И щелкнул переключателем.
Механическая собака Баскервиллей начала повизгивать во сне.
– Молодец, - он щелкнул другим переключателем.
– Как ж ты действуешь, зверюга? Куда ты поедешь, когда я тебя заведу? Колес-то у тебя нет. Ну что ж, удиви меня. У меня хватит духу.
Машина затряслась. Машина рванулась вперед. Она мчалась. Она неслась. Он крепко вцепился в руль.
– Боже правый! Машина набирала скорость.
Она рассекала воздух. Небо мелькало над головой. Спидометр показывал сто десять километров, потом сто тридцать.
Впереди сверкающее шоссе разветвлялось. Невидимые колеса грохотали, стучали по дороге, которая становилась все хуже и хуже.
Вдали показалась встречная машина.
Она шла на большой скорости. И…
– Она едет не по той стороне дороги! Видишь, жена? Не по той стороне!
Тут он понял, что жены рядом нет.
Он был один в машине, мчащейся уже со скоростью сто сорок пять километров навстречу другой машине, идущей на той же скорости.
Он повернул руль.
Машина перешла на левую сторону шоссе. Почти одновременно автомобиль сделал такой же маневр и оказался на той же стороне.
– Идиот, о чем он только думает?! Где эти проклятые тормоза?
Он ощупал ногой пол. Тормозов не было. Действительно странная машина. Набирает скорость какую захочешь и не останавливается - до каких пор? Пока не сядут аккумуляторы? Тормозов не было, только акселераторы. На полу было множество круглых кнопок и, когда он нажимал на них, скорость возрастала.
Сто сорок пять, сто шестьдесят, сто девяносто километров.
– Милостивый Боже!
– вскричал он.
– Мы столкнемся! Как тебе это нравится, милая?
И в последнюю секунду перед столкновением он решил, что ей бы это понравилось.
Машины столкнулись. Они вспыхнули. Они разлетелись на куски. Они опрокинулись. Он почувствовал, что его бросает из стороны в сторону. Он был факелом, устремленным в небо. Он выделывал в воздухе судорожные телодвижения, чувствуя, как неведомая сила с треском ломает его кости, как слипшиеся леденцы. И затем, обнимая черную любовницу-смерть, все еще содрогаясь в конвульсиях, он падал, охваченный мрачным восторгом, навстречу неизвестности.
Он был мертв.
Он был мертв долгое время.
Затем он открыл один глаз.
Он ощутил, что что-то зажглось у него внутри. Он почувствовал, что тепло поднимается все выше, как кипящая вода в заварном чайнике.
– Я мертв, - произнес он, - но жив. Ты видишь, жена? Мертв, но жив.
Он обнаружил, что, выпрямившись, сидит в машине. Он просидел так десять минут, размышляя о том, что произошло.
– Что ж, - пробормотал он в раздумье, - разве это не увлекательно? Если не сказать: фантастично? Если не сказать: опьяняюще? Да, это выбило из меня душу, которая вылетела из одного уха и влетела в другое, ударило меня под дых, разорвало мне кишки, сломало кости и вышибло мозги, но, но, но, жена, но, но, но, дорогая, милая, Мэг-Мэгги-Мэгган, я бы хотел, чтобы ты была здесь, может быть, это вытряхнуло бы никотин из твоих наполовину прокуренных легких и вышибло бы эту потрясающую глупость из твоих мозгов. Что ж, посмотрим, жена, давай посмотрим, муж мой.