Прорицатель
Шрифт:
Гетайры расступились, и Эвмен вместе с телохранителями оказался в середине их.
— Ну, предсказатель, что говорят боги?
Калхас машинально потрогал шарик.
— Пока ничего.
— Будем считать это добрым признаком.
Эвмен достал из ножен меч и поднял его над головой. Солнце вспыхнуло, отразившись от лезвия. Ослепленный на мгновение вспышкой, Калхас закрыл глаза и тут же услышал резкий зов боевых труб.
Казалось, что вся армия поднялась на цыпочки, глядя как окутанные роями легковооруженных слоны ринулись в атаку. Сразу же пропала их внешняя неуклюжесть, звери стали
Страшное это было зрелище. Животные, люди смешались друг с другом, калечили, топтали, убивали. Слоны старались распороть бивнями, медным рогом брюхо соперника, ударом исполинского плеча повалить его на бок, хоботом сорвать со спины вражеского погонщика. Погонщики метали друг в друга дротики или целились в глаза неприятельских слонов, или, сбитые стрелой, пущенной каким-нибудь варваром, медленно сползали по широким алым спинам. А внизу резались легковооруженные, отчаянно пробиваясь сквозь вражеские ряды, чтобы полоснуть мечом по сухожилиям на задних лапах живых колоссов.
Калхас увидел, как первый из гигантов рухнул на колени. Тут же бившийся с ним слон опрокинул соперника на спину. Туча легковооруженных бросилась добивать поверженную гору. Потом рухнул еще один слон. Пастух не мог разобрать, свой это или чужой. Одинаковые алые попоны, одинаковые медные рога делали животных похожими друг на друга. Их очертания все больше скрывали клубы пыли. Только Гифасис, сокрушавший все вокруг себя, выделялся среди сражающихся, и по его продвижению можно было судить о перипетиях битвы.
Увлеченный сценой схватки колоссов, Калхас на сразу заметил, что перед ним возникли новые действующие лица. Отекая слева массу сражающихся, показались конные отряды Фригийца. Темные, какие-то однообразные, они образовали длинную, ощетинившуюся оружием колонну. Ни пестрых лент, ни высоких султанов над рядами противников Калхас не увидел; перепончатые фригийские шлемы делали их похожими на оседлавших коней ящериц. Поначалу Калхас решил, что антигоновцы хотят охватить их с фланга. Раздались команды, и гетайры начали перестраиваться, чтобы атакой задержать движение врагов. Однако те неожиданно повернули вправо. Словно река, нашедшая новое русло, темный поток антигоновцев устремился в пространство между слонами Эвмена и его конницей.
— Остановиться! — прогремел стратег. — Пусть их затянет сюда! Не мешать им разворачиваться!
Фригийцев было много, они все прибывали, но Калхас не боялся их количества, ибо неприятель совершал самоубийственный маневр. Зажатый между слонами и ударными всадниками стратега-автократора, он неминуемо должен был погибнуть. Стиснув поводья, готовые в любой момент атаковать, гетайры ели глазами длинную безмолвную колонну, двигавшуюся в какой-то сотне шагов от них. Удивительно — лица врагов были совершенно спокойны.
То, что произошло вслед за этим, напоминало бред сумасшедшего. Антигоновцы направили удар головы своей колонны против гвардии Певкеста. Персы подняли было луки, но затем, подчиняясь какому-то приказу, опустили оружие, развернули коней и, сверкая драгоценностями, обратились в бегство.
Прежде, чем гетайры поняли, что случилось, бегство охватило большую часть
— Негодяй! — только и произнес стратег, глядя на спины удаляющихся персов.
Замешательство гетайров было недолгим. Единственное, что оставалось сейчас делать — это пробиваться к слонам. Пробиваться в надежде на удачливость Дотима и Гифасиса.
Гетайрия нанесла удар как одно большое тело. Перепончатые шлемы подались назад, расступаясь словно глина под кулаком гончара. Их лошади наскакивали друг на друга, грызлись, а пронзенные сариссами всадники падали. Раздался восторженный клич «Элелей!»— это «царские юноши» врубились в ряды фригийцев и, щедро оплачивая молодой кровью каждый шаг, стремились не отстать от гетайров. За их головами были видны тяжкие взмахи сагарисс: значит, и черные варвары не поддались панике.
На какое-то время Калхас почувствовал себя лишним среди гетайров. Они не подпускали фригийцев на то расстояние, где пастух мог бы пустить в дело меч. Они работали слаженно и просто. Вдох — рука с тяжелым копьем отводится назад. Выдох — и широкое жало сариссы распарывает грудь, живот, бедро новой жертвы. Вскоре сариссы до половины оказались черны от крови, а Калхас не видел, чтобы кто-либо из гетайров был даже ранен. Мерно, короткими рывками отряд пробивался вперед.
Однако постепенно делать это становилось все сложнее. Среди перепончатых шлемов появились гладкие круглые каски фессалийцев. Стало так тесно, что лошади хрипели, отчаянно пытаясь вырваться из давки, а мертвым было некуда падать. Сариссы вязли в этой человеческой массе, вырывать их обратно оказалось так же тяжко, как вытаскивать ноги из болота.
Фессалийцы и македоняне с алыми гребнями, вооруженные такими же сариссами, что и гетайры, стали доставать эвменцев. Копья оставляли широкие, ужасные раны, а в этой тесноте от них невозможно было увернуться. Эвмен что-то кричал, пытаясь перекрыть шум битвы, и указывал мечом за свою спину.
Гетайры поняли его. Они подались назад, выбираясь из ловушки. Вокруг Калхаса стало свободнее, но тут же в освободившееся пространство хлынули антигоновцы. Строй оказался нарушен, стена сарисс больше не сдерживала неприятеля. Гетайрам пришлось взяться за мечи, и сражение превратилось во множество единоборств, где уже никто не думал о сплочении.
Клинки злобно пели, сталкиваясь друг с другом. Наточенные, начищенные, в первое мгновение они сверкали, щедро разбрасывая вокруг солнечные блики. Но затем потемнели, окунувшись в пыль и кровь. Звуки стали глуше, свирепее. Настало то время, когда сражающиеся забыли о времени, забыли обо всем, кроме туго натянутой струны клинка, сливавшегося с рукой, кроме будоражащей тяжести щита, да неясных теней, пляшущих перед глазами. Эти тени грозили синеватой, раздирающей плоть смертью, их нужно было поразить первым. Почти бесформенные, но невероятно быстрые, тени появлялись со всех сторон, и меч сам устремлялся к ним. Он был живым существом, владыкой тела, самой его чувствительной и разумной частью.