Прорицатель
Шрифт:
— Такое впечатление, что они дурачатся, — сказал Калхас Тиридату.
Тот пожал плечами:
— Впали в детство от переживаний.
Появление ветеранов у вершины холма было неожиданным. Прошло уже достаточно много времени с того момента, как Эвмен разговаривал с сатрапами. Измученный, Калхас впал в сонное отупение, веря, что холм надежно укрыт дозорами Филиппа и надеясь на пробуждение вместе с восходом солнца мужества у воинов. Ночь перевалила далеко за половину, когда гул от споров аргираспидов затих и македоняне двинулись к стратегу.
— Мне это не нравится, — поежился Калхас. — Обрати внимание: Тевтама нет среди них.
Лицо Тиридата выражало крайнюю озабоченность.
— Да, старики пришли сюда не просто так. — Тиридат взглянул на Калхаса: — Мне думается, нужно увозить стратега. Согласен?
— Согласен, — пастух многое отдал бы, чтобы все они оказались подальше от этого злосчастного холма.
— На этот раз спрашивать разрешения у хозяина не будем, — слабо усмехнулся армянин. — Спускайся к гетайрам, пусть они готовят лошадей. Да! Когда станешь возвращаться назад, захвати с собой хотя бы полсотни молодцов. Боюсь, моих людей будет мало, чтобы протиснуться между старыми притворщиками.
Калхас торопливо сжал руку Тиридата и стал пробираться сквозь толпу аргираспидов. Те смотрели на него нагло, с вызовом, уступали дорогу неохотно. Дважды пастуха толкнули так, что он с великим трудом удержался от желания обнажить меч.
Оказавшись наконец за спинами ветеранов, аркадянин вздохнул с облегчением, но не успел сделать и нескольких шагов, как его окликнул Антиген.
— Куда спешишь? — сатрап стоял в окружении вооруженных до зубов охранников.
— По делу, — коротко бросил Калхас и хотел проследовать мимо.
— Подойди сюда, — голос Антигена стал резким и властным. — Подойди, ты должен увидеть это.
— Что? — Калхас помимо своей воли послушался сатрапа.
— Покажите ему, — приказал Антиген охранникам.
Те расступились и пастух увидел лежащий на земле куль размером с человеческую фигуру. В попону с сакского коня было завернуто нечто, похожее на тугую связку хвороста. Один из телохранителей взял попону за край, потянул на себя — и к ногам Калхаса подкатилось тело Филиппа.
Аркадянин схватился рукой за горло. При слабом, мертвящем свете зимнего неба было видно, что грудная клетка военачальника буквально проломлена множеством страшных ударов. «Это сариссы!»— догадался пастух. Лицо Филиппа убийцы пощадили. Но его скрутила такая предсмертная судорога, что аркадянину стало жутко.
— Кто его? — зная уже ответ, прошептал Калхас.
— Страшные люди, — ответил Антиген.
Пастух обрел голос.
— И ты сам боишься их?
— Боюсь, — подтвердил сатрап.
— Тогда мне и правда надо спешить.
Калхас отвернулся от Антигона, но тот вцепился в его плечо.
— Да постой же! Я желаю тебе блага.
— Оставь! — Аркадянин сбросил руку сатрапа. — Лучше желай блага себе.
Калхас так и не успел спуститься к гетайрам. На вершине холма внезапно раздались крики. Обернувшись, пастух увидел, что аргираспиды вырвали из рук Эвмена оружие и вяжут его ремнями от щитов. Армяне отчаянно пытались пробиться к стратегу, но такая масса ветеранов навалилась на них, что телохранители не могли сделать шага. Тиридат отчего-то оказался оттеснен в сторону и — Калхас не успел даже вскрикнуть — поднят на сариссы. Силуэт армянина на несколько мгновений завис над головами сражающихся, а затем его поглотила радостно вопящая толпа македонян.
— Проклятые! — слезы брызнули из глаз аркадянина. — Антиген, что же ты стоишь? Ведь ты когда-то командовал ими! Ты можешь их остановить!
Армян рвали на куски.
— Так останови же, я умоляю тебя!
Антиген, по-стариковски поджав губы, молчал.
— Будь ты проклят! — Калхас плюнул ему в лицо. — Ты сам умрешь, скоро умрешь!
Выхватив меч, пастух бросился в толпу аргираспидов. Однако он не успел скрестить оружия ни с кем из них, ибо в его затылке вспыхнуло нестерпимое, жгучее черное пламя. Какое-то мгновение еще Калхас чувствовал выламывающую суставы боль, а потом перестал чувствовать что-либо вообще.
5
Печаль была бездонна, как дельфийский провал. Он — бесплотный и недвижимый — медленно опускался в ее глубины. Ни дыхание, ни биение сердца — ничто не отвлекало его.
Было невидно и неслышно. Так слепа и глуха тень, влекомая человеком за собой. Он не помнил ничего и не знал, как вымолвить слово. Лишь какая-то струна, отзвук низкого, гудящего звука, далекое эхо от удара в огромный барабан, существовало в нем. Это неясное эхо, словно чужой, настойчивый взгляд, напоминало о чем-то, что лежало за краем здешних глубин. Он никак не мог сосредоточиться на нем, но внезапно оглушительный голос разорвал темноту: «Неужели это смерть?» Прошло бесконечно долгое время, прежде чем Калхас понял, что это его собственные слова. И тогда мысли посыпались одна обгоняя другую: «Я ничего не чувствую. Как тень. Я в Аиде? Я — моя тень? Почему так печально?»
Гиртеада. Калхас увидел ее — заплаканную, с поцарапанным лицом, со спутанными, грязными волосами, в грубом одеянии из мешковины. Взгляд его жены был остановившимся, бессмысленным: такой взгляд рожден страшным горем, или же немыслимой болью. Калхас окликнул ее, но Гиртеада молчала. Она проплыла совсем рядом с ним. Как пастух не протягивал к ней руки, дотянуться до жены он не смог.
Его сердце сжала черная тоска. Калхас пытался заставить себя следовать за Гиртеадой; он все понимал, все ощущал, но воля молчала — будто ее и не было вовсе.
Вслед за Гиртеадой пастух увидел Дотима. Такого же скорбного, скверно одетого. Губы наемника что-то шептали, брови были сложены в печальный домик. Он молитвенно сжимал руки перед грудью и не видел ничего вокруг себя.
Дотима сменил Эвмен. Лицо стратега было абсолютно спокойно. Он твердо, без всякого сожаления или горечи взирал перед собой. Более того, взгляд Эвмена был горд, а уголки губ чуть-чуть приподняты — словно стратег с легким сердцем смотрел на здешнюю тьму и печаль.
И он проследовал мимо, не заметив Калхаса, а Калхас не сумел дотронуться до него. «Почему я вижу их, а они меня — нет? — спрашивал пастух неизвестно у кого. — Неужели я потерял их окончательно?»
Ответа Калхас не услышал. Зато он увидел Гермеса. Бог сидел в середине радужного кольца. Восемь сияющих лучей исходили от него. Они закручивались в спирали, обращаясь вокруг бога, поэтому казалось, что Гермес движется не останавливаясь. Сверкающие спирали, похожие на кривые ножи боевой колесницы, разгоняли тьму, перемалывали печаль. Радостная надежда и страх быть рассеченным этими лучами охватили одновременно Калхаса. «Душеводитель! — вспомнил пастух. — Он скажет правду. Выведет отсюда. Значит, он простился со мной не навсегда!»