Прорицатель
Шрифт:
Калхас все видел, все слышал, но ни в чем не отдавал себе отчета. Только надсадный скрип металла, скользящего вдоль металла, да тяжкие удары о щит, да мягкий, почти не ощущаемый хруст разрываемой плоти имели теперь роль. Где-то впереди бился легкий и ловкий Эвмен. Он хотел сойтись с Антигоном лицом к лицу и несколько раз вызывал криком того на поединок. Но вражеский вождь хоронился за спинами своих воинов. Справа, слева, со спины стратега прикрывали телохранители; волны сражающихся то приближали Калхаса к нему, то разбрасывали их в стороны. Неясно было, кто побеждает; такие схватки либо продолжаются до тех пор, пока последние силы не покинут последнего бойца, либо все решает случайность,
И все же численное превосходство фригийцев в конце концов начало сказываться. Постепенно гетайры, «царские юноши», паропамисады стали бессознательно искать плечо соратника, прижимаясь друг к другу, стягиваясь в плотный клубок. Чувствуя, что остается один, Калхас несколькими беспорядочными, но отчаянными ударами заставил отступить своего соперника и, пока кольцо фригийцев не сомкнулось вокруг него, поспешил присоединиться к отряду Эвмена.
На короткое время в схватке наступило затишье. Гетайры не могли прорваться к слонам. Но и у антигоновцев сил, чтобы справиться с ними, не хватало. И те, и другие опустили оружие, словно ожидая какого-либо события, которое перетянуло бы чашу весов на их сторону. Калхас имел возможность оглядеть поле битвы. Белесый туман теперь стоял повсюду. Огромные массы войск, приведенные в движение, подняли пылевую завесу и почти скрыли друг от друга, что происходит на других участках битвы. Только один слон все еще выделялся, точнее — угадывался в глинистом полумраке. Это был Гифасис, все такой же несокрушимый и непобедимый…
Нет, Калхас не поверил своим глазам! Он закричал от ужаса и тут же его крик подхватили остальные. Гифасис пал! Почему это произошло, не видел никто. Но огромная серо-алая скала пошатнулась и стала оседать вправо. Вначале медленно, потом быстрее, пока совсем не скрылась из глаз. Через мгновение донесся глухой, словно раскат подземного грома, удар.
Смерть Гифасиса потрясла не только гетайров. Из облака пыли стали появляться люди, затем животные. Воины Дотима бежали! Воодушевленные этим зрелищем, антигоновцы с удвоенной энергией обрушились на отряд Эвмена.
Руки теперь слушались с трудом. Уныние и слабость лишили клинки жизни. Демоны Керы, управлявшие оружием, исчезли вместе с решительностью. Теперь справиться с оружием пытался неуклюжий разум. Никто вроде бы не искал спасения, но то один, то другой воин поглядывал назад, где еще было открытое пространство, не охваченное неприятелем. Только Эвмен упорствовал:
— Держаться! Держаться! Сейчас мы ускользнем от них!
Калхас не понимал, где стратег видит спасение, но послушно старался устоять на месте. Меч его описывал круги справа и слева от крупа лошади. Несложный прием, требовавший привычки и соратников, прикрывавших спину. Он давал возможность — пусть недолгую — сосредоточиться. И Калхас отчаянно копил в душе гнев, готовясь дорого продать свою жизнь.
Однако Эвмен недаром призывал их держаться. Слоны бегущие, перемешанные со слонами преследующими, широкой лавой надвигались на сражающихся и неминуемо должны были растоптать их. Фригийцы вовремя заметили это. Зазвучали тревожные команды, и неприятель, дабы избежать столкновения с ослепленными кровью животными, стал выходить из боя.
Только что жала мечей, копий, рвались к плоти Калхаса — и вдруг они пропали. Пастух видел только спины спешно удаляющегося неприятеля. Но и гетайрам оставаться на месте было нельзя. В отличие от антигоновцев, устремившихся влево, Эвмен повел свой отряд направо, в ту сторону, где перед сражением находилась пехота. Гетайры нахлестывали лошадей; слоны были уже близко, они в любой момент могли пересечь путь. Остатки многоплеменного воинства Дотима, словно вспугнутые птицы, брызгали из-под копыт. На них уже никто не смотрел, их никто не жалел. Выбрав роль беглецов, они обрекли себя на всеобщее отвращение. Останавливаться, пропускать их стратег не имел ни возможности, ни желания. Легковооруженным приходилось проявлять чудеса быстроты, уворачиваясь от лошадей. А гетайры заставляли тех скакать на бешеной скорости, ибо широкий пылевой вал, поднятый слонами, надвигался неотвратимо, словно в кошмарном сне.
Чувствуя, как вдоль хребта течет холодный пот, Калхас прижимался лицом к гриве лошади. Он молился о том, чтобы не отстать самому, и о том, чтобы стратег правильно рассчитал путь. В последний момент клубы пыли от приближавшихся животных ударили по ним так, словно были подняты ураганным ветром. Пастух зажмурился, вжал голову в плечи, но они-таки успели. Эвмен ускользнул — и от превосходящих сил фригийцев, и от ярости потерявших управление животных.
Теперь можно было замедлить шаг, осмотреться. Подсчитать свои силы труда не составило. Отряд гетайров уменьшился наполовину. Еще большие опустошения бой произвел среди паропамисадов. А от «царских юношей» вообще остались считанные единицы. Эвмен беззвучно заплакал, взглянув на их растерянные лица, на юные, покрытые ранами тела. Однако тут же лицо стратега исказила гримаса яростной радости:
— Вы слышите?
Он указал рукой на то место, где должны были находиться аргираспиды. Сейчас его — как и все вокруг — окутывали облака пыли. Оттуда доносился звон оружия, воинственные крики, там угадывалось ожесточенное сражение. И звуки эти постепенно передвигались к западу: ветераны не бежали, они вступили в бой и, похоже, одолевали пехоту Фригийца.
— Все еще поправимо! — торжествующе прокричал стратег.
Предательство, глупость, трусость — что было главным в этот день? А, может быть, пыль, царившая над полем? После столкновения с кочевниками на Евфрате Калхас забыл о своем предсказании. И сейчас безутешно корил себя за то, что не напомнил утром стратегу: «Бойся пыли!»
Укрытые пыльной завесой мидийцы и тарентинцы захватили лагерь Эвмена. Стратег узнал об этом, когда после долгого, осторожного скитания через моря пыли, постоянно опасаясь оказаться в лапах фригийцев, гетайры наконец натолкнулись на воинов Филиппа.
— Я отбил две атаки, — срывающимся голосом оправдывался командир правого крыла. — Потом поднялась эта гадость, сражаться стало невозможно, и мы отошли немного назад, к холму. Тут вдруг появляются обозные и кричат, что тарентинцы грабят лагерь!
— Проклятье! — Эвмен мучительно запрокинул голову. — Сколько же несчастий может принести один день!
Они поднялись на вершину холма, но оттуда все равно мало что было видно. В центре, похоже, еще продолжалась битва. Чувствовалось, что пыль скрывает передвижения каких-то отрядов, но чьи они, какой численности, куда направляются было неизвестно.
— Возможно, это наши и не наши, — говорил Филипп. — Все запуталось. Сомневаюсь, что там есть хоть какой-то порядок. Носятся слоны, свои атакуют своих…
— Не вечно же это будет продолжаться! — зло кусал губы Эвмен. — Пыль должна осесть!.. Где сатрапы? Куда бежал Певкест?
Калхас испытывал ту же боль, что и стратег. Потеря лагеря означала, что и Иероним, и семья Эвмена попали в руки солдат Фригийца. Благодарение Зевсу, если имя автократора заставило антигоновцев отнестись к ним с уважением. Но станут ли мидийцы разбираться с теми, кто оказался в шатре стратега?
И какова судьба Дотима? Калхас был уверен, что наемник пытался удержать своих воинов от бегства, а если они все же бежали — не означает ли это, что он пал рядом с Гифасисом?