Пророчество

Пэррис С. Дж.

Я попытался вновь сосредоточиться на музыке, но кровь стучала у меня в висках, и перед глазами проплывали тревожные видения: дворцовый стражник с гримасой тревоги и даже страха, напряженные лица Бёрли и Уолсингема. Что-то жуткое происходило за стенами этого зала, в этом я был уверен, и, как ни пытался обуздать свое воображение, мысли мои все время возвращались к одному: Эбигейл не вышла вместе с другими фрейлинами королевы, а там, у Холбейн-гейт, кто-то наблюдал за нами. Но ведь я не могу уйти с концерта, говорил я себе, и пойти вслед за Уолсингемом: в глазах всех, собравшихся здесь, я никто, нетитулованный гость французского посла. У меня нет права задавать вопросы, проявлять интерес. Хор все пел свою небесную песнь, а на другом конце зала, чуть в стороне

от помоста, я вновь заметил какое-то движение. Вытянув шею, присмотрелся, но это всего лишь слуги вносили свечи и вставляли их в настенные подсвечники между гобеленами: дневной свет замирал и гас. За спинами слуг незаметно проскользнули в зал вооруженные мужчины, остановились по обе стороны главных дверей — а пение все длилось. Ладони у меня вспотели, я незаметно обтер их о штаны и постарался сосредоточиться на музыке, но тревога не отпускала, во рту пересохло. Еще один мотет начался, продолжился и завершился горько-сладостным, печальным финалом.

— Джордано Бруно? — Горячее дыхание коснулось моей щеки, шепот едва различим. Бородатое лицо приблизилось к моему вплотную, так близко, что черт не разобрать. — Не отвечайте, сэр, и не оборачивайтесь. Выждите несколько минут и постарайтесь незаметно ускользнуть через дверь позади вас. Приказ государственного секретаря.

Вестник исчез столь же неприметно, как и появился. Я так и не разглядел его лица. Подождал, покуда не убедился, что внимание Кастельно, Мари и Курселя полностью сосредоточено на хоре, а затем сделал шажок назад, потом другой, еще один, покуда не скрылся за спинами других гостей. Боковая дверь была скрыта панелью, при виде меня стражник слегка отодвинул панель, и я проскользнул в узкую щель. По ту сторону меня ждал высокий молодой человек, с бородкой, в черном костюме, с виду клерк.

— Сюда, — указал он мне путь по коридору.

— Может быть, объясните, в чем дело?

Он покачал головой, сурово поджав губы, и вновь жестом велел мне идти по проходу, уводившему от главного зала в лабиринт официальных помещений. Легкое прикосновение к спине предупреждало меня, когда требовалось свернуть. Добравшись до конца очередного коридора, мой спутник — или конвойный? — остановился перед дверью и постучал, а затем пропустил меня в маленький, скудно обставленный кабинет с высокими окнами. Там стоял, прислонившись к стене, глубоко погруженный в раздумья граф Лестер и смотрел в окно на темнеющее небо; тени легли на его лицо, отчетливо проступили высокие скулы и запавшие щеки. Уолсингем бродил по кабинету, по привычке обхватив ладонью подбородок. Бёрли стоял подле письменного стола, уставившись на дверь, шапочка съехала набок, седые волосы растрепались, он все пытался их пригладить. Рядом с Уолсингемом я, к своему удивлению, увидел тощего мальчишку, который тремя днями раньше принес мне записку от Эбигейл. Мальчишка то и дело обтирал руки о полосатый фартук — должно быть, и в самом деле работал на кухне, — а глаза у него покраснели, будто он только что перестал плакать. Едва сопровождающий захлопнул за моей спиной дверь, мальчишка ткнул в меня пальцем и воскликнул тоном свидетеля обвинения:

— Это он, сэр! Тот самый человек!

Глава 8

Дворец Уайтхолл, Лондон, 30 сентября, лето Господне 1583 (продолжение)

Лицо лорда Бёрли смято гримасой изумления. Боюсь, такая же гримаса возникла и на моем лице, хотя я все еще не понимал, что происходит. Все вокруг застыли в неподвижности.

— Ты уверен? Именно этот человек передал через тебя сообщение леди Эбигейл? — Голос Уолсингема звучал сурово, и мальчишка испугался, он в растерянности бросал взгляд то на меня, то на Уолсингема, то на Бёрли и вновь возвращал ко мне, считая, видно, что мы втроем затеяли какой-то обман и пытаемся его запутать.

— Нет! Не сообщение… я хотел сказать, весть была от него, но передал ее мне другой.

— Ты несешь чушь, мальчик!

— Тот человек велел передать весть от мастера Бруно — человек,

который остановил меня во дворе, — пояснил бедняга, и паника в его голосе усилилась. — Я не рассмотрел его в темноте, но он говорил, как англичанин. — А это — мастер Бруно, — вновь ткнул он в меня пальцем. — И это был не его голос. Мастер Бруно — не англичанин.

— Это мы знаем. — Лишь на миг Уолсингем дал волю нетерпению, но тут же совладал с собой и смягчил тон. — Нам нужно разобраться, что произошло нынче вечером. Тебя Джем зовут?

Мальчик безотрадно кивнул.

— Хорошо. В таком случае, Джем, расскажи все сначала. Значит, человек, с которым ты не знаком, остановил тебя во дворе возле кухни и поручил передать сообщение для Эбигейл Морли от мастера Бруно. Теперь мы правильно тебя поняли?

— Да, сэр.

— И того человека ты не разглядел в темноте?

— Нет, сэр, не смог. Свечи еще не зажигали, мы стояли в сумраке, а на нем еще и шляпа с широкими полями, он ее на самый нос натянул, и высокий воротник был поднят — вот так, сэр! — И, всячески стараясь помочь, мальчик подергал за ворот своей несвежей рубашки, изображая, по-видимому, дворянское накрахмаленное жабо. Помолчал и с новой надеждой добавил: — А еще у него, наверное, борода.

Уолсингем только глаза закатил:

— Наверное, борода! Отлично, теперь мы можем исключить детей и женщин.

— Не всех женщин, — съязвил стоявший у окна граф Лестер.

Я перехватил его взгляд, Лестер улыбнулся, и, несмотря на царившее в комнате напряжение, я почувствовал желание улыбнуться в ответ. Незатейливая шутка хоть как-то разрядила обстановку. Но Бёрли тоже оглянулся на графа — с упреком.

— Можешь повторить сообщение слово в слово? — продолжил допрос Уолсингем.

— Передать ей, сказать, что мастер Бруно хочет встретиться с ней по секрету у кухонной двери перед концертом. Он сказал, это срочно. И дал мне шиллинг. — Мальчишка с тревогой огляделся, словно боялся, как бы у него не отняли монету.

Уолсингем сдвинул брови:

— И ты доставил это сообщение прямо ей, Эбигейл Морли? Проник в личные апартаменты королевы? Как ты ухитрился?

— Взял с кухни сладости, сэр. Тогда стражники не останавливают. Просто я говорю им, что королева распорядилась принести угощение. Почем им знать, что я вру. Девушки — то есть фрейлины — часто передают и получают сообщения через нас, мальчишек при кухне. — Он покусал губу, чувствуя себя виноватым, и продолжил: — Но до самой Эбигейл я не дошел, остановил одну из девушек и просил позвать Эбигейл.

— Как она приняла это сообщение? Как тебе показалось?

— Она была испугана. — Тут уж у мальчика явно не было сомнений. — Испугалась и сказала, что прямо сейчас придет, а я чтобы никому про это не говорил.

— Это было еще до начала концерта? Сколько времени оставалось до концерта?

— Не могу сказать, сэр. — Мальчик потупился, уставился на свои поношенные башмаки. — Я не умею разбирать часы. Но незадолго, потому как на кухне уже почти никого не оставалось. Нам дали на вечер выходной, потому что она поужинала рано, чтобы успеть на концерт. Я про ее величество. И гости уже съезжались.

Уолсингем посмотрел на меня, как бы призывая объяснить все самому.

— Я не посылал ей сегодня никаких сообщений, — сказал я, стараясь, чтобы это не прозвучало оправданием. — Кто-нибудь объяснит мне наконец, в чем дело?

— Они убили ее! — выпалил мальчик и чуть ли не с ненавистью уставился на меня. — И если это не вы, значит, тот, другой, а если и не он, тогда сам дьявол!

В тот момент, когда эти слова были произнесены вслух, я понял, что чего-то в этом роде и ждал. Жуткое предчувствие, поселившееся в моей душе, едва я заметил отсутствие Эбигейл в королевской свите, успело уже укрепиться и разрастись в моем воображении, и все же эти прямые, непоправимые слова потрясли меня. Так значит, размышлял я, изо всех сил напрягая ум, чтобы осмыслить поведанную мальчиком историю, значит, убийца подобрался к Эбигейл, и, хотя я не посылал ей никаких известий, это, безусловно, моя вина: я указал врагу путь.