Прорыв под Сталинградом
Шрифт:
– Как это возможно?!
Книтке изменился в лице, мгновенно спустившись с небес на землю.
– Я… я не понимаю вопроса, господин генерал… Такая… такая возможность всегда имелась.
– И, полагаю, вы уже не преминули ей воспользоваться, я прав?
– Никак нет, господин генерал.
– Тогда откуда вам известно, что она есть?
Полковник мгновенно почувствовал смертельную опасность.
– Нам известны частоты и позывные русских, господин генерал! – ответил он как можно спокойнее. – Если ими воспользоваться, на другом конце нас услышат. Тут и без практики все понятно.
“Хорошо парировал”, – подумал он с удовлетворением и тут же почувствовал, как его кольнуло дьявольское жало тщеславия.
– Даже невежда
– Так-так. – Генерал Шмидт усиленно разглядывал свои ногти. – Я бы не советовал вам практиковаться. Любая попытка установить связь с врагом рассматривается как государственная измена. За это можно и головой поплатиться!
Вернулся Паулюс. Вид у него был расслабленный и довольный. Уловив беспомощность на лице полковника, он смутился.
– Я испробовал все, и вы тому свидетель, – сказал он, словно извиняясь. – Но я лишь одно звено в цепочке. И разорвать ее в одиночку человеку не по силам.
В тот же день Шмидт положил перед командующим составленный им приказ по армии. Паулюс пробежал его глазами и подписал.
На приказе стояла дата: 20 января 1943 года.
Глава 4
Ужасы Гумрака
Трое раненых, один убитый – такова была цена за безрассудную атаку на разведотряд русских, учиненную ротой Факельмана. Бройера принесли в блиндаж старого майора. Санитар наложил ему временную повязку – больше он ничего сделать не мог. Даже восстановить точную картину случившегося. Судя по всему, при падении раненый ударился глазом о что-то твердое. Отсюда и сотрясение мозга, обер-лейтенант лежал без сознания. Фрёлих постоянно о нем справлялся, заглядывали также Херберт с Гайбелем и мялись как неприкаянные. Случившееся смешало все карты. И план побега повис на волоске.
Близилась ночь. Снег валить перестал, и вновь похолодало. В серой пелене облаков плыл бледно-зеленый месяц. По правому флангу беспечно мерцало пламя костра из русского лагеря. В его отблесках четко вырисовывались черные фигуры. Ветер доносил обрывки разговоров и смеха, рычали моторы, по земле рыскали пучки света, отбрасываемые фарами. Известная истина: когда сжимаешь добычу железной хваткой, ее можно не бояться. Время от времени над балкой низко тарахтела “швейная машинка”, выводя в воздухе свою строчку. Самолет отчетливо чернел на молочном небе, и его зеленые и красные огни шарили по земле, словно глаза хищника. Он не стрелял, не сбрасывал бомбы. Какой смысл! Забыв о своем бедственном положении, люди за снежным валом стиснули зубы и судорожно вцепились в винтовки. Уж лучше вступить в бой, чем чувствовать себя униженным столь откровенным пренебрежением противника.
Бройер беспокойно метался на нарах. Во тьме беспамятства мерцали яркие вспышки света. Он стонал, охваченный лихорадочными видениями. Разгар лета. Берег Балтийского моря и солнце, пылающее в лазурном небе. Отрадно-тихо стелется белый песок. Мягко воркует море, где-то за спиной невероятно далеко горбятся блуждающие дюны. Солнце печет, жжет, прожигает! Все яростнее въедается его жар в беззащитное тело. Боль! Боль… И снова темнота. Но тут же следующая картина. Озеро, затянутое тенью черного леса. На зеленоватой поляне жмутся друг к другу соломенные крыши. Над водой гуляет колокольный звон, сорвавшийся с одинокой церквушки. Вдалеке холм, где чернеют три креста над падшими в Мазурском сражении. Тихо покачивается лодка на сонливых волнах. Пара карих глаз лучится счастьем. Ирмгард… Челнок резко рассекает шелестящий тростник и глубоко врезается в поросший мхом берег. Из раны бьет фонтаном красная жидкость, заливает берег и озеро. На помощь, на помощь! Земля тонет в крови…
Когда на следующее утро зондерфюрер Фрёлих явился в блиндаж, Бройер встретил его, покачиваясь, в дверях. Выглядел он ужасно. Широкая шинель пестрела ржаво-коричневыми пятнами, из-под обматывавших голову бесформенных бинтов выступало щетинистое, с запекшейся кровью лицо –
– Господин обер-лейтенант! – пролепетал Фрёлих.
– Ах, Фрёлих, это вы… Да-да, сейчас. Я ухожу.
– Куда уходите? Надеюсь, вы не серьезно, господин обер-лейтенант! Куда вы собрались? Мы ведь хотели… А как же наш… наш прорыв!
– Прорыв? Ах да, Фрёлих… Теперь вам придется в одиночку… Какое сегодня число, Фрёлих?
Бройер почесал повязку, но легче от этого не стало.
– Двадцать третье, господин обер-лейтенант. Но вам нужно…
– Значит, двадцать третье, говорите! Так и есть… Все верно, Фрёлих… Нужно только научиться видеть… И для этого, Фрёлих, не обязательно иметь глаза… Если удача вам улыбнется, передавайте привет моей жене!
Вконец подавленный зондерфюрер призвал двух человек. Но Бройер упрямился как ребенок.
– Нет-нет, здесь я больше не нужен… Пойду в Гумрак… или вернусь обратно в штаб…
– Но ведь кто-то вас должен сопровождать! Нельзя ж совсем одному…
– Ерунда! Вы лучше делайте свое дело хорошенько! Желаю удачи, – вместо улыбки Бройер вымучил только жалкую гримасу, а потом захромал прочь. Все трое молча смотрели на обер-лейтенанта, пока тот не скрылся за поворотом. Гайбель пару раз сглотнул и обстоятельно высморкался.
В течение утра минометный огонь усиливается. Ущелье то прочесывает веером пулеметная очередь, то танковый снаряд пробивает черную брешь на склоне, что повернут к противнику. Где-то в вышине клокочут, уносясь в тыл, мины. Но больше не происходит ничего. Иногда справа доносится звук проезжающих колонн и приглушенный гром битвы. Никто не знает, что там происходит, – связь с инженерами потеряна. Отсутствие приказов и всякого сообщения с тылом беспокоит капитана Факельмана, от волнения тот обливается потом, несмотря на худобу.
Около полудня возвращается посыльный, побывавший у зенитчиков на позициях. Уже издалека отчаянно жестикулирует.
– Никого не осталось! Все ушли, наш первый взвод тоже!
Единственное, что он нашел, – брошенные в спешке блиндажи. Даже телефонный аппарат не захватили. Он попробовал дозвониться до командного пункта на аэродроме, но безуспешно – трубку никто не брал.
Капитан, насколько позволяют слабые ноги, спешит на другой конец – он хочет переговорить с майором. И тут со стороны балки его настигает крик:
– Танки… танки!
Факельман карабкается наверх и выглядывает из-за снежного бруствера. Мать честная, в километре от них, а то и меньше, ползут, как черепахи, три танка. Господи, что же будет! Винтовки да два ненадежных пулемета – все их оружие! И никого из командиров… Алоис Факельман, владелец мебельного магазина, на желтушном лбу которого проступает холодный пот, теперь один… Один как перст: покинутый, отвергнутый и преданный всеми – армией, корпусом, дивизией и гнилым руководством аэродрома, и пока он стоит, до его сознания постепенно доходит, что с этой минуты только он в ответе за жизни людей – почти шестидесяти граждан Германии. Капитан Факельман, до сих пор ведавший исключительно вопросами офицерского столованья, оказался предоставлен самому себе и, понимая, что помощи ждать неоткуда и нужно действовать в одиночку, берет на себя роль командира и в ту же секунду, находясь в здравом уме и твердой памяти и прекрасно осознавая последствия такого поступка, принимает решение, на которое не хватило мужества ни у Паулюса, ни у Зейдлица, ни у кого из командиров корпуса: сложить оружие и, переступив черту, шагнуть в неизвестность, но спасти своих людей от безумного истребляющего дурмана. И спастись самому, самому! Посвятить жизнь мебельному гешефту представлялось ему более осмысленным, чем умереть ни за что. Капитан Факельман не искушен в пехотной науке – он больше по части особых поручений – и не имеет понятия, как осуществить задуманное. Скатившись по склону, он бежит за блиц-советом к Фрёлиху, чей блиндаж на противоположной стороне ущелья…