Прорыв под Сталинградом
Шрифт:
В нескольких сотнях метрах от дороги простирается белое поле аэродрома. Ясно различимы три-четыре фюзеляжа, серые грузовики и беспокойные группы людей, вокруг которых суетятся одиночные черные точки. Какой-то самолет отрывается от земли. Значит, воздушное сообщение еще не прервано. Значит, шансы у эвакуируемых неплохие. В такой туман истребителей можно не опасаться, и через два часа счастливчики благополучно сядут в Шахтах или Сталино.
В диком и на тот момент абсолютно бессмысленном раже Бройер устремляется вперед. Рядом большим пружинящим шагом ступает незнакомый офицер.
– Опять эта дурацкая волокита с подписями, – ругается
Необычайная стать майора бросается в глаза – высокий, с красивым профилем. На черных наушниках молодцевато сидит офицерская фуражка. На левой руке шина с толстенной повязкой. Камуфляжная куртка свисает с плеча наподобие гусарского ментика.
С востока задул свежий ветерок. И теперь по полю носилась ледяная пыль. Аэродром запасной, видно сразу. Только одна полоса – узкая и неровная, изрезанная коварными канавами и маленькими заснеженными холмиками, назначение которых сразу не угадаешь. То ли трупы, то ли брошенная техника. Разметанные то тут, то там обломки самолетов красноречиво свидетельствуют о таящихся опасностях. Это их Бройер видел с дороги. Из оврага, которым заканчивается аэродром на юге, торчит хвост фюзеляжа. А чуть в стороне шевелится нечто, напоминающее движения медузы. Чем ближе, тем больше подробностей открывается. Везде толкутся люди. Но люди ли это? Искаженная панорама человеческого горя: больные, раненые, вконец опустившиеся, калеки, налегающие на палки или самодельные костыли, цепляющиеся друг за друга в надежде найти хоть какую-нибудь опору. Когда-то это были люди – немцы, румыны, даже солдаты и офицеры, – оборванная одежда тому доказательство. А сейчас? Сейчас это ревущая, кипящая злобой, брюхатая ненавистью масса. Она хаотична и сама собой никогда не распадется, хаос – система замкнутая, где все сосредоточено вокруг незримого пункта, который существует не в реальности, но в мыслях и имя которому – “лавры”. Офицер-регулировщик держится в стороне. Широко расставив ноги, весь в напряжении, готовый к прыжку – ни дать ни взять, укротитель, пистолет в его руке вызывает уважение. Все знают: парень не будет церемониться и пустит оружие в ход, если борьба и хаос в спрессованной массе перельются за пределы допустимого. Голос у офицера сорван, скрипит, как ржавое железо:
– В последний раз повторяю: или сию минуту здесь воцарится абсолютный порядок, или полеты будут прекращены! Ей-богу, я больше не посажу ни один самолет!
Люди расступаются и теперь рыскают большими кругами, как шакалы. Изрешеченные пулями, умирающие от голода, они – увы, удача от них отвернулась – так и не смогли пробиться ко врачу и завладеть заветным билетом, но по-прежнему не теряли надежды. Земля покрыта телами. Не все из них мертвы. Некоторые еще ползают, другие пытаются встать… Вон лежит один, под головой вещмешок. Лежит неподвижно. Глаза закатились – точь-в точь разбитая кукла. Рот открыт, и оттуда, из самой груди время от времени вырывается истошный гортанный вопль, смешанный со слезами и невразумительный…
Бройер закрывает лицо рукой. Только один глаз, как хорошо, что только один глаз видит все это! Теперь уже очевидно – предстоит борьба, борьба за жизнь, жестокая и безжалостная, когда придется стать животным, прежде чем получишь шанс снова назваться
– Чистое безумие, правда ведь? Набивать самолеты таким грузом! Ну, я, конечно, тоже подпорчен – он энергично потрясает перебинтованной рукой, – но, если честно: на что эти калеки могут сгодиться? На фронте от них уже толку не будет, это исключено. А настроения, которые эти братишки привезут… Поймите меня правильно, я рассуждаю с точки зрения рационального ведения войны… Офицеров генштаба, дельных командиров, специалистов, здоровую пехоту – вот кого надо вывозить… А то все время болтают о жестких мерах, а как доходит до дела…
– Да-да, – машинально твердит Бройер. Внимание его привлекает нарастающий рокот. Из серой пелены облаков пробивается тень: она растет, окрашиваясь в другой цвет, тщательно изучает полосу, делает на малой высоте контрольный круг, совершает тряскую посадку и по инерции катится вглубь поля.
Новая волна беспокойства захлестывает колышущуюся массу людей, наскоро собранных здесь отовсюду, людей, которых вырвали из привычного контекста и заставили сорвать с себя последнюю личину. Самолет не штурмуют. До этого еще не дошло. Регулировщик уже пристрелил двоих. В заварухе пытаются установить порядок, завязывается борьба за первое в этом порядке место. Один отделяется от толпы. Тот, кто любит себя, невольно вырывается в лидеры.
– В колонну по трое становись! – кричит он. – Самолет, чай, не последний, прибудут другие. Или вывезут всех, или никого!
Безрезультатно, логика не убеждает, справа снова прут, по пять-шесть-десять рядов. Обманутый левый фланг вопит:
– А ну-ка валите! Пошли отсюда!
– Что ты сказал, повтори!..
– Да я намного раньше…
– Уважаемый, я полковник!
– Полковник?!
– Врежьте этому псу по харе!
Раздаются хлесткие удары. Крики боли и ярости. Летят щепки, ломаются палки, люди стонут и глухо валятся на снег.
– У-у-у-у!.. О-о-ох…
Каблуки работают отчаянно, вколачивают тела в землю, выдавливают жизнь.
Аэродром Сталинградский – арена для хищников! Что есть человек? И что значат для человека слова: товарищество, дисциплина, честь? А сострадание и любовь – где они? Неужели мы только животные? Но даже животные знают про верность и умеют быть благодарными… Что есть человек?
Тихомолком в сторонке выстроилась по трое новая колонна. Оттуда регулировщик набирает двенадцать человек. Дюжина везунчиков не верит своему счастью. Как свора собак бросаются они к самолету, снова двигатели набирают обороты. Перед кабиной пилота стоит бортрадист и бьет кулаками в живую массу.
– Окаянные свиньи! Вы ж весь борт разнесете!.. А еще называется офицеры…
Подбегает надзорщик. Ругаясь на чем свет стоит, разнимает дерущихся. И тут Бройер вскакивает. Человек в кожаном пальто, неужели?.. Но счастливчики уже скрылись в темном брюхе самолета. Теперь их лица видны за мутными иллюминаторами. Тем временем являются двое из сборщиков продовольствия. Офицер показывает на мужчину с вещмешком, который все еще лежит на снегу. Он больше не кричит. Его поднимают и несут к самолету. Бортрадист склоняется над телом и диву дается.