Прорыв
Шрифт:
Неожиданные вспышки выстрелов из плазменных орудий расцвечивали ночь с такой интенсивностью, что перед глазами еще долго продолжали мерцать голубые пятна. Чуть реже внизу возникали пятна послесвечения. Еще реже в точке попадания возникали вторичные взрывы, белые, оранжевые или пузырчато-красные. Но звук даже самых сильных взрывов достигал ушей Ковача как замедленный и приглушенный рокот, еле слышимый за шумом воздушного потока.
Ему казалось, что они падают строго вертикально.
— Топ, ты направляешь куда-нибудь? — спросил Ковач, когда на высотомере четырехзначные числа сменились продолжающими быстро убывать трехзначными.
— Вы с ума сошли? — поинтересовалась Сенкевич прежде, чем Бредли успел ответить. — У нас хватает забот с тем, чтобы не дать проволокам перепутаться. — После паузы она виновато добавила. — Сэр.
— Да, конечно, — смущенно сказал Ковач. Уж кто-кто, а он должен был помнить об этом. Вероятно, он рановато счел себя мертвецом и отключился от реальности.
А это уже точно верный способ сыграть в ящик.
Они были уже достаточно низко, чтобы разглядеть под собой узор из огоньков — полдесятка домов, окруженных слабо освещенным периметром. Какое-то транспортное средство с мощными фарами, описав в темноте дугу, на большой скорости приближалось к огражденной территории. На свою беду, а может, на счастье десантники должны были приземлиться внутри периметра как раз в тот самый момент, когда машина въедет в ворота.
— Как только коснемся… — начал Ковач.
Его прибор показывал 312 метров… а мгновение спустя, когда прямо под ними скользнул зачерненный и покрытый антирадарным составом космический корабль, уже 270.
Кто-то — он не расслышал кто — из его товарищей чертыхнулся. Затем они оба дернулись, стараясь избежать проволоки от перехлестывания и замыкания.
Висевший на руках товарищей Ковач смотрел на то, как приближается совершающий посадку корабль. Он лихорадочно отмечал мельчайшие подробности конструкции корабля и все перемещения вокруг него, хладнокровно оценивая их шансы…
Это было лучше, чем ожидать треска энергетического разряда сверху и падения на землю со стометровой высоты. Столь же верная смерть, как и падение с пяти километров.
— Приготовьтесь! — крикнул он. Корабль миновал предполагаемую точку их приземления и замедлил ход. Они вновь скользили над его корпусом в направлении противоположном его движению, спускаясь не совсем перпендикулярно. Из центра огороженного участка вырвалась струя пара и тумана, бешено крутясь вокруг корпуса корабля и его посадочных дюз. Там, где на туман падали бело-голубые лучи фар только что въехавшего в ворота транспортного средства, образовалась колеблющаяся стена.
Корабль был халианский. На его вертикальном стабилизаторе, выпущенном для полета в атмосфере, виднелись красные каракули, которые халиане употребляли для письма.
— Давай! — приказал Ковач.
Все трое сгруппировались, и земля начала приближаться чертовски быстро. Они скользнули над металлической крышей какого-то здания и, покатившись кубарем, приземлились, чуть было не врезавшись в другое сооружение — судя по простоте конструкции и отсутствию окон, это был какой-то склад или нечто подобное.
В ранце Бредли осталось еще достаточно энергии, упав на крышу, проволока сердито зашипела, бешено извиваясь разъяренной змеей. Сенкевич была на тридцать килограммов тяжелее сержанта, не говоря уже о весе плазменной пушки и целой кучи другого дополнительного вооружения, заботливо прихваченного на всякий случай. Ее проволока испустила одну-единственную искру и замерла.
Вовремя. Как раз вовремя.
Но это было еще не все.
Ковач, как мог, приготовился встретиться с поверхностью на большей скорости, чем обычно, но Бредли выпустил его правую руку на мгновение раньше, чем Сенкевич левую.
Ковач перевернулся в воздухе и, вместо того, чтобы, как он рассчитывал, сгруппироваться и покатиться по поверхности, приземлился на левую пятку, словно не вышедший из мертвой петли аэроплан. Левое колено врезалось ему в грудь, он стукнулся ранцем и шлемом о землю, и в следующий миг автомат, болтавшийся на эластичном ремне, со всей силы шарахнул по бедру и лицевому щитку.
От боли на глазах выступили слезы, но руки, теперь свободные, машинально сжали автомат.
Боль ничего не значила. Он жив, и перед ним халиане, которых надо убить.
— Шлем, — приказал Ковач, — перевод с халианского, — этими словами он запустил программу на тот случай, если скоро ему придется услышать лающую речь врага.
— Моя сторона, — прошептал Бредли, указывая дулом в направлении одного конца пятиметрового прохода между складами, в котором они приземлились. Он говорил на третьей волне, зарезервированной для переговоров на близких расстояниях. Маломощные передающе-приемные устройства позволяли им координировать свои действия, не пытаясь перекричать окружавший их шум.
А шум теперь, когда в ушах не стоял заглушающий все рев проносившегося мимо воздуха, оказался довольно значительным.
— А это моя, — откликнулась Сенкевич, направляя дуло своего оружия в другую сторону, чтобы прикрыть своего командира и дать ему время оценить обстановку.
— Есть тут какие-нибудь двери? — спросил Ковач, проклиная колющую боль в левом боку и надеясь, что через пару шагов она пройдет. Он неуклюже метнулся мимо Бредли, в сторону дальнего угла здания. Вдвоем они обошли склад в противоположных направлениях, а Сенкевич прикрывала их сзади.
В другой стороне стартовые дюзы космического корабля рявкнули, поднимая в воздух куски обугленного дерна. На жалобной ноте взвыла сирена, установленная, должно быть, на только что прибывшем транспортном средстве, который видели десантники.
Здания примыкали к забору, и никто из их обитателей не проявил интереса к космическому кораблю, только что совершившему посадку в центре огороженного места.
— Никаких дверей с этой стороны, — доложил Бредли со своего конца здания. Он говорил несколько возбужденно, может, нервничая, а может, просто сказывался адреналин, кипевший в крови.