Прорыв
Шрифт:
Ковач повернулся и посмотрел на панель управления. Она казалась неповрежденной — ни отверстий от пуль, ни следов расплавленного металла, ни едкого запаха сгоревшей электроники.
Но и ничего знакомого тоже.
— Выкуриваю из норы! — предупредил голос Бредли в наушниках шлема.
Ковач замер. Раздалась нестройная очередь глухих взрывов, через несколько мгновений сдетонировала вторая кассета.
— Каюта с правого борта очищена, — лаконично доложил Бредли. Он бросил две кассеты с двухсекундной задержкой. Халиане, выскочившие из укрытия после первого взрыва, как раз подоспели ко второму.
Теперь там, конечно, сплошная каша.
Четыре противоперегрузочные камеры рубки были адаптивны к форме, то есть, будучи включены, они принимали форму находящегося в них тела. Три камеры съежились настолько, чтобы принять халиан, но одна из крайних все еще сохраняла форму человеческого тела.
— Каюта с левого борта закрыта! — крикнул Бредли, в его голосе слышалось беспокойство, которого не было еще секунду тому назад. — Сэр, хотите, чтобы я подорвал ее? Не можете ли вы меня прикрыть?
Значит, люди все-таки способны управлять этим чертовым кораблем.
Все дело было в том, что ни один из находившихся на борту людей не умел этого делать. И если Ковач правильно понял значение того, что тот халианин выкрикнул за мгновение до того, как заряд плазмы отправил его в ад, корабль давал им единственную надежду пережить следующий…
— Кэп, — доложила Сенкевич, — я взяла пленного, и он говорит…
Ковач уже было тронулся с места, когда радиосвязь прервалась взрывом помех, значительно более громким, чем вызвавший его треск выстрела плазменного оружия.
Сержант Бредли припал к палубе. Его дробовик был направлен на дверь каюты, которую он нашел закрытой. Бредли то и дело оглядывался через плечо, стараясь разглядеть, что творится снаружи корабля.
Ковач поскользнулся на скользкой пленке, образовавшейся на палубе после охлаждения испарившегося металла, и с размаху приземлился на три точки, но трофейный автомат остался направленным на дверь шлюза, в которой появилась Сенкевич.
Плазменная пушка висела на ее плече, конец дула все еще светился. Снаружи один из складов рухнул в образовавшийся внутри огненный шар. Кто-то из оставшихся в живых аборигенов сделал большую ошибку, обратив на себя внимание Си.
— Шевелись! Шевелись, собачья душа! — заревела она на кого-то, находящегося вне поля зрения Ковача. — Или, ей Богу, следующим выстрелом я разнесу тебе башку.
Когда она заговорила, транслятор ее шлема пролаял что-то по-халиански. Не могла же она взять в плен…
Ковач шагнул к капралу и тут же отпрыгнул в сторону, чтобы толстяк в гражданской одежде, обезумевший от страха, не сбил его с ног. Это был тот самый парень в пестром наряде, что пытался проникнуть в корабль. Человек в серебристой форме готов был убить, но этому тогда помешала непредвиденная атака Охотников.
— Он размахивал своей рубашкой из машины, Кэп, — объяснила Сенкевич. Ее глаза, не останавливаясь ни на мгновение, шарили в темноте в поисках затаившихся снайперов. — Я подумала… в общем я не застрелила его. И тогда он пролаял, что на это место должна быть сброшена ядерная бомба, но что он может увести нас отсюда.
— Ты сделала правильно, — сказал Ковач, даже не подумав о том, что извинение Сенкевич за пленение этого человека звучит немного странно.
— Быстро, в рубку! — сказал голос транслятора в ухо Ковача после того, как изо рта пленника вырвался визгливый лай. — Они наверняка уничтожат эту базу, это может произойти в любой момент. Они не хотят оставлять даже следа этих установок!
Этот парень все еще был охвачен паникой, но по его походке было понятно, что к нему мало-помалу возвращается прежнее высокомерие. Выглядел он как клоун — из рубашки вырван клок, поблескивающие голубые штаны в обтяжку измазаны чем-то темным.
— Сэр! — крикнул Бредли. Он включил свой микрофон, не выключая транслятор, и его речь сопровождалась лаем перевода. — Эта каюта! Не можем же мы ее оставить так.
— Тогда, ради Бога, проследи за ней! — огрызнулся Ковач, торопясь вместе с пленником в рубку.
Пытаясь перепрыгнуть лежащий в проходе труп халианина, пленник поскользнулся и пробормотал что-то, скорее всего проклятие, но оно было произнесено на том же самом незнакомом языке, на котором он ругался с одетым в форму человеком перед тем, как появился халианин.
Кто-то обстреливал корабль из пулемета — с противоположной стороны от шлюза, поэтому Сенкевич никак не реагировала. Эти пули не могли повредить обшивку корпуса, но постоянное кланг-кланг-кланг, раздававшееся с каждой короткой очередью, все туже закручивало какую-то пружину внутри Ковача.
Пленник плюхнулся в одну из центральных камер, которая тут же приняла форму его тела, раздавшись в стороны и вверх. Ковач опустился на колени возле пленника, держа дуло автомата возле его виска.
Топографические дисплеи, появившиеся на месте пустых кронштейнов, неожиданно пробудили в памяти Ковача недавние картины.
Когда он ворвался в рубку, думая только о том, чтобы успеть выстрелить прежде, чем отреагирует сидящий в камере халианин, поверх этих пластиковых консолей мерцали точно такие же огни. Огни эти погасли вместе со смертью пилота, но автоматически включились, когда перед ними вновь сел живой разум.
Палец пленника дернулся, и шесть колонн красного света стали выше. Корабль мягко качнулся, рассеивая сомнения Ковача в том, что этот со всей очевидностью штатский, сможет управлять этой проклятой штукой лучше, чем сами Охотники. Вместо того, чтобы резко стартовать и взорвать одну или несколько блокированных дюз, пленник осторожно оторвал киль от поверхности.
Кланг-кланг-винг-споу-у-у!
Пулеметчик переместился на позицию, с которой мог достичь чего-то большего. Ковач пригнулся пониже, но пуля, попавшая в люк шлюза, срикошетив два раза, застряла в переборке.