Прорывая мрак времён
Шрифт:
Олафсен улыбнулся и плавно вырулил на дорогу:
— Если ты не налоговый инспектор или ревизор, — продолжал тем же шутливым тоном, — спрашивай!
— Я хуже, — отмахнулась и выдержала паузу: — Знаешь такую поговорку: «Не всё то золото, что блестит».
Улярик скривился:
— Хм… ты учитель, и я попал на экзамен?
— Скорее практикантка и на стажировке…
— Так и думал, что с тобой не соскучиться, — рассмеялся Олафсен. — Да, уважаемая практикантка. Что-то слышал подобное. Статистический опрос проводите?
Мотнула головой:
— Не
Улярик посматривал с озадаченным выражением лица. Чёрт! Неужели не понятно?
— Это я о Светлане, — нетерпеливо пояснила. Улярик нахмурился. Катя выдохнула: — Давно знакомы?
— Зачем это? — бармен недоумевал ещё больше.
Господи! Как сложно-то… Прям, тайна мирская! Расскажи — и земля взорвется.
— Трудно ответить? Хорошо, — отмахнулась с дельным безразличием, — спрошу у Светы!
Негодование забурлило против воли — безмолвие добавляло масла в огонь. Да! Лезла не в своё дело. Плевать! Узнать бы подробности. Как никса попала к Олафсену? Понять, что о ней думал.
— Пару месяцев назад, — Улярик нарушил молчание. — Был сильный дождь. Грохотало как никогда. В баре, ясно дело, пусто. В такую погоду кто на улицу выйдёт? Проверял счёта с накладными у себя в кабинете. Услышал звук разбившегося стекла. Схватил биту на случай, если вор… Выбежал в зал, а там она — Светлана, — Олафсен стиснул баранку сильнее, на лице ожесточенная решимость. — Представляешь: полуголая, трясется, как осиновый лист, зуб на зуб не попадаёт. Меня, ясное дело, сначала злость разобрала. Как так, в окно влезла?! Но потом… в глаза посмотрел, — Улярик передёрнул плечами, — жалко стало. Да и сейчас, ты же видела, какие они у неё? Жалостливые, печальные, вечно на мокром месте… Не по мне, — покачал головой, — женские слёзы… В общем, окно законопатил, её пристроил в каморке, другого жилья пока нет. Когда переехал в Кренсберг, все деньги в бар вложил. Сам в нём живу. Откуда взялась, так и не сказала. Пришлось работу дать. Куда обузу тащить? Глупец, знаю. Нужно было прогнать, что мне до чужих проблем?
Катя смотрела на Улярика. Потрясающе! Другой бы вызвал полицию или сам отвез.
— И, правда, глупец, — рассмеялась от души. — Боишься показать: в тебе остались человеческие качества. — Олафсен метнул растерянный взгляд, брови сошлись на переносице. Серьезен — ни намека на улыбку. Катя перестала хохотать и коснулась широкого плеча: — Гуманность — не болезнь и не порок. Это дар! И ты им обладаешь… Надо поговорить со Светланой.
— Зачем? — ужаснулся Улярик.
— Ты этого не делаешь…
— Катья, я уже привыкаю к твоим причудам…
— Не надо, — поспешно отвернулась к окну. За стеклом мелькали невысокие здания, рекламные щиты. И без того серый город совсем приуныл, под стать упавшему настроению. — Они не по тебе, поверь! — голос звучал твёрдо, чуть грубовато. — Между нами ничего быть не может.
Некоторое время ехали в гнетущем молчании. Только шумное дыхание бармена нарушало
— Почему отталкиваешь? — нарушил безмолвие вкрадчиво Олафсен.
Мерзкий холодок пробежал по спине. Чего не хотелось — перехода на собственные отношения и эмоции. Щекотливая ситуация, неприятные вопросы. Против воли сжимаешься в комок, на шее словно удавка стягивается.
— Я не для тебя, — выдохнула устало и повернулась. Улярик следя за дорогой, бросал вопрошающие взгляды. Низко получается. Лезла в чужие жизни, а когда затронули личное — скуксилась. Хочешь помочь, нужно расставить все точки на «и». — Понимаю, возможно, звучит глупо и смешно, но это так. Скоро узнаешь, почему. Ночью, когда привез домой, — на секунду прикрыла глаза, — я не тебя целовала.
— А кого?
Катя нервно заёрзала:
— Прости…
Улярик совсем поник.
Несколько напряженных затянутых минут и, вильнув на очередном повороте, затормозил у бара. Волнение не отпускало — Катя ждала вердикта Улярика.
— Пошли, — бросил, вылезая. Голос прозвучал как хлопок в мертвецкой тишине.
На сердце всё ещё тяжесть, хотя в душе затеплилась крошечная надежда — может, получится образумить? В конце, концов, что теряешь? Чутьё ведь неспроста толкает на поступок — соединить существ, с которыми, вероятно, больше не встретится. У них своя судьба и дорога. Но попробовать стоит…
Катя проследовала за Олафсеном в бар с чёрного хода. Пересекла зал, прошла мимо барной стойки. Улярик остановился у затёмненного коридора. Прислонился к стене и кивнул на дверь:
— Это комната Светланы. Всё равно не понимаю, — не то стон, не то молитва сорвалась с его губ, — что хочешь от неё и меня.
Мда… Когда сознание частично блокировано, а узкие рамки вмещают только примитивные инстинкты: хочу — не хочу, сложно уяснить очевидное. Катя приблизилась, заглядывая в печальные светлые глаза:
— Если бы могла, стёрла из твоей памяти всё, что со мной связано. Я — ненужная информация… — Длинные руки поймали в кольцо — Олафсен притянул за талию. Катя уперлась ладонями в грудь — мужское сердце забилось сильнее. — Чёрт! — вырвалась из объятий и отступила к стене напротив: — В вашем городе подхватила болячку — вирус правды и совести. Ненавижу себя за это.
Улярик выглядел, как побитый пёс. Эмоции и желания определить легко, словно с чистого листа бумаги — бери и читай: по выражению лица, позе, жестам, запаху. Олафсена не остановят слова. Недосягаемое — притягательно.
— Прости! — сглотнула пересохшим горлом. — Я бы хотела со Светой поговорить наедине.
В потухших глазах Улярика застыло: для чего всё это? Оставь, как есть…
— Оставлю, — ответила на молчаливый вопрос, — потом ещё и поблагодаришь.
Правда, если вспомнит… Подошла к двери и постучала:
— Светлана, это Катя, — позади раздался шумный выдох. Бросила взгляд через плечо — Олафсен поплелся в зал. Ударила по деревянному косяку сильнее: — Нужно поговорить. Знаю, ты дома. Слышу биение твоего сердца.