Прорывая мрак времён
Шрифт:
По ту сторону всхлипнуло и прошелестело. Едва слышная поступь приближалась, усиливался запах тины. Легкое позвякивание отворяемого замка — и дверь с тихим скрипом приоткрылась. В маленькую щель на уровне цепочки выглянула Света:
— Что надо? — бросила недружелюбно.
Катя растерялась:
— Поговорить.
— О чём? — негодование ундины сквозило в каждом слове.
— Впустишь, скажу, — нашлась быстро.
Никса стрельнула глазами мимо. Катя обернулась — Улярик, облокотившись на столешницу, уткнулся лицом в ладони. Умереть и не встать! Расстроенный вид Олафсена не скрыть,
— Да, это он, — нехотя признала очевидное и вновь уставилась на Свету: — Я приехала с ним…
Дверь захлопнулась, едва не прищемив нос. Катя отшатнулась. Ничего себе?! Неужели ошиблась и с ундиной бессмысленно говорить — у неё своё на уме… Шок не проходил. Вот так номер! Пришла помочь, а кому это нужно? От негодования зудели руки — выбить дверь, схватить никсу и встряхнуть, как следует! Блин, а чего взбесилась-то? Наоборот, подтверждение — Светка любит Улярика, вот и психует. Приревновала. Злость всё равно подкатила волной — не для себя старалась, а встретила такую реакцию. Что за чушь?! Размахнулась… Металлическая цепочка зазвенела, и дверь распахнулась.
Света кивнула — проходи! Катя решительно переступила порог. Тусклая лампочка освещала маленькую прямоугольную комнату. Темно, зато сухо. Окон и шкафа нет, только стул. Вещи аккуратно сложены в углу. Постель — надувной матрац. Обстановка скудная…Но ведь Улярик впустил, значит, заботился.
Повернулась к Свете. Девочка не старше двадцати, а вот глаза… В них тоска, боль, идущая из глубины души. Годков-то побольше, чем кажется. Веки и нос покраснели, опухли — плакала. «Водопад» светло-русых волос оканчивался на уровне бёдер. Как можно с такими ходить? Не мешают? Катя непроизвольно откинула назад свою косу, пригладила выбившиеся локоны за уши. Постоянно лезут в глаза, рот, щекочут нос, даже если туго заплетены или собраны в хвост, бульку-пучок на голове. Когда горячо и драка, каждая тварь не преминет — хватает, дергает, таскает. Обстричь — не жалко, но ведь клятву дала: «Только после смерти последнего насильника!..» Отращивать волосы, «живя на колёсах» глупость, поэтому: как только — так сразу… Это, конечно, дело каждого, может, кому и удобно, привык. К тому же читала: никсы все с длинными… отличительная черта… Но по жизни — непрактично.
Сорочка из хлопка на тоненьких лямках опускалась ниже колен, оставляя оголенными тощие ноги. Ну и вид?! Катя нахмурилась — ладно, не её дело. От запястьев вверх расползались отметины — красочные переплетения полос и завитков. Поработал лучший художник — природа. Цветовая палитра поражала, замысловатость рисунка приковывала взгляд. Перебрасывалась на тело и скрывалась под простеньким одеянием. Света обхватила себя ладонями и переступила босыми ступнями. Волосы рассыпались — несколько прядей из-за спины перекочевали на плечи, грудь, прикрыв узоры-никсы. Катя придала голосу мягкости:
— Не смущайся и не прячь. Это красиво. — Повисло молчание. Тяжёлое, напряженное. Ундина продолжала забиваться в свой кокон. Чёрт! Была, не была. Если не шагнуть навстречу, не попытаться убедить — Света окончательно закроется и умрёт. Катя улыбнулась: — Я знаю, кто ты и что с тобой.
Наконец, поймала взгляд бездонно-синих глаз — сомнение и испуг, сменились
— Откуда?
Катя стянула с матраца покрывало и накинула на плечи никсы:
— Я не совсем человек, — мотнула головой: — Сейчас не об этом. Улярик мне не нужен и я ему… тоже.
Света укуталась сильнее:
— Что-то не заметила, — смотрела всё ещё настороженно. Маленькая, хрупкая, жалкая…
— Не зачахни, — искренне переживала. Слова застревали в горле — как расположить никсу на ум не шло. Выпалила, что легло на язык: — Зачем мучиться? Приворожи даром.
Света хлёстнула осуждающим взглядом:
— Не хочу без сердца.
— И то верно, — согласилась, и опять наступила тишина. От безысходности не по себе. Внутри словно узел стягивался: — Почему для Олафсена выглядишь по-другому?
Ундина протяжно выдохнула, в глазах заблестели слёзы. Сморгнула, поджала губы и отвернулась:
— Внешняя оболочка неважна, — подрагивал голос, срываясь на всхлипы. — Желал бы меня, не обратил внимания.
Что за идея фикс?! Недаром есть поговорка: «Встречают по одежке, провожают по уму!» Заблистала надежда: крохотная и далёкая.
— Кто такое сказал? — уцепилась за мысль.
— Так пишут в книгах и журналах, — после небольшой заминки отозвалась Света, изучая пол.
— Ой, какая начитанная, — нервно хихикнула Катя. — Любишь сказки о вечной любви, преодолевающей любые сложности?
Ундина с минуту молчала:
— Очень, — призналась без видимого желания. — Лорелея, старшая сестрица, много рассказывала. Я с детства слушала её истории: увлекательные, трепетные, волшебные, порой смешные и даже страшные. — Влажные дорожки высохли, лицо посветлело: — Но Лорелея у нас редкая гостья — в других водах живёт. Уплывала, а я всё больше тяготела к знаниям людских страстей, жизни — задыхалась от одиночества, скуки родной стихии. Погружаясь в романы, переносилась в миры, полные чувств, приключений. Особенно за душу брали сказки…
Катя улыбнулась как можно честнее:
— Я тоже почитывала. Вот только, — иронично цокнула: — кажется, мы с тобой по-разному уяснили сюжет и мораль, — встретив непонимающий взгляд, пояснила: — Давай, пройдемся по некоторым? — пока не получила отказ, присела на матрац и уставилась на Свету: — Твой пример — никса! То есть, в простонародье — русалочка. Что с ней стало?
— В классическом издании? — недоумение в голосе ундины сменилось интересом.
Катя едва не захлопала в ладоши от радости — ура, может и нехотя, но разговор продолжается:
— Конечно! — отрезала безапелляционно. — Хеппи-энды потом придумали, чтобы люди поменьше слезами давились и не восклицали: за что несправедливость?
Света вновь изучала пол:
— Умерла…
— Ага, что и тебя ожидаёт! — намерено уколола больнее. Хороша любая реакция… Главное, разрушить стену недоверия и антипатии. Подругами не стать, но, может, получится образумить?
Удалось достучаться до чувств — ундина вскинула глаза. Удивительно, палитра менялась в зависимости от настроения хозяйки. От индиго до светло-бледно-голубого. Сейчас — цвета ясного неба. Поблескивали недобро, с обидой и негодованием. Катя ляпнула первое, всплывшее название: