Прощальный дар черно-белого бога
Шрифт:
– Да вы издеваетесь! – зло воскликнул Никита и выключил телевизор.
Тишина как-то сразу обступила его, вдавливая барабанные перепонки в череп.
«Четыре дня… – подумал Замеров и широко зевнул. – В какой момент сработает предохранительный клапан, и мозг отключит сознание, чтобы не сойти с ума? Когда? Сегодня? Завтра? Уже отключил?»
Никита помассировал виски и попытался сфокусировать взгляд. Стены комнаты размеренно качались, рябили, закручивались в спираль. В голове гулким эхом отдавался каждый звук: звон посуды на кухне, чириканье синичек за окном, шум проезжающего автобуса…
Вспышка!
О чьём
Вспышка! Не яркая – скорее, похожая на угасающий блик солнца.
Нина Викторовна вдруг заглянула в зал. Она сделала это, как ребёнок, засунув в комнату только голову.
– Включить музыку? – спросила женщина, прикрыла рот рукой и тихо хихикнула.
Музыкальный центр, стоящий на комоде, ожил: загорелся лампочками, и из колонок полилась мелодия – «Вальс цветов» Чайковского. Звук заполнил комнату, как густая патока, проникая в каждую пору, обволакивая разум. Тётя Нина по-прежнему стояла в проёме, держась рукой за косяк и заглядывая в зал, словно не желая входить.
– Я немного стесняюсь, – ответила она, словно прочла его мысли. – Не знаю, как ты отреагируешь, Никита. Но я рискну, если ты попросишь.
– Нет, нет, – прохрипел мужчина, пытаясь подняться.
Тело стало тяжёлым, как будто весило тонну. И он больше не сидел на табурете, а полулежал на диване с подушкой под головой. – Нет, нет! Я не могу…
Никита с трудом разлепил веки. Нина Викторовна впорхнула в зал. Она словно избавилась от старческой сутулости, выпрямилась, стала выше, стройнее и моложе. Её руки взметнулись над головой, и она принялась вальсировать в центре комнаты. Её па были безукоризненными. Взмах рук – разворот – полёт стройного обнажённого тела, мелькнувшего из-под распахнутого халата… Она кружилась по залу в великолепном воздушном вальсе, словно паря над полом. Седые волосы распустились и взметались волнами при каждом изящном повороте.
– Бесподобно! – выдохнула женщина, кружась всё быстрее, и Никита почувствовал затхлый аромат увядших цветов. – Темпо! Грацио!
Музыка становилась всё громче. Темп танца ускорялся. Комната утонула во взмахах голубого халата, который каким-то образом отрастил длинные воздушные фалды. Седые волосы переливались серебром, кружились, обвивали тело. В руках женщины появились два больших переливающихся веера.
«Я сплю… О Господи, я сплю… – подумал Никита и попытался пошевелиться. Безуспешно. А это значит, что скоро должно начаться… – Я не вижу её лица… Она очень быстро кружится!»
Взмах руки, поворот, ногу вверх, изогнуть торс. Божественный танец!
«Я не вижу её лица!»
Халат распахивался совсем уже непристойно, обнажая прекрасное тело, молочную кожу, идеальные бёдра, высокую грудь, которая покачивалась в такт движениям… Очередное эффектное па с высоко задранной ногой. Прыжок. Парение. Мир вертелся и кружился. Казалось, музыка, заполнила весь мир.
«Где её лицо?»
Обнажённая женщина кружилась в каком-то безумном, сумасшедшем ритме. Она была похожа на сюрреалистическое веретено. Классическая музыка балета «Щелкунчик» сменилась грохотом африканских тамтамов вперемешку с визгом электрогитары. Какофония нарастала, и вскоре к ней присоединились невыносимые звуки непрерывного грохота, церковного органа и многоголосого хора. Руки и ноги женщины двигались со скоростью, недоступной человеческому взгляду. Никита закричал.
Вспышка!
С финальным аккордом тётя Нина замерла на месте, раскинув руки в стороны, и повернулась к мужчине.
«Я не ошибся. У неё и правда нет лица», – подумал Замеров.
В самом центре головы женщины, стоявшей напротив, зиял чёрный провал. Так будет выглядеть лицо, если выстрелить в него из дробовика с близкого расстояния. Острые осколки черепа, неаккуратные обломки костей и свисающие лоскутки кожи обнажали внутренности. Изнутри пульсирующими струйками вытекала бледно-жёлтая жижа с клочками волос.
– Как я тебе, мой мальчик? – глупый, писклявый голос исходил из багровой мясистой массы на «лице». – Видел мой длинный шаловливый язычок? Я много чего могу им сделать! Посмотри на остальное…
Нина Викторовна распахнула халат. Никита видел молочно-белую кожу, курчавые волосы на лобке, высокую упругую грудь, но только левую. Из правой словно вытащили всё содержимое, и она сморщенным мешком свисала до бедра. В соске виднелось кольцо с зелёным камешком.
– Хочешь меня полизать, мальчик? Хочешь, хочешь? – пискляво затараторила женщина, принявшись прыгать по комнате и махать костлявыми руками, словно птица. – Хочешь, хочешь?
Диван, на котором полулежал Никита, начал ездить по комнате от стены к стене. Люстра бешено качалась на потолке. Из угла вышла копия тёти Нины – маленькая, сгорбленная старушенция ростом с гнома – и принялась истошно кричать. Сильные руки схватили мужчину за грудки и встряхнули…
– Проснись, Никита! Проснись!
Замеров открыл глаза и увидел стоящего над ним Павла. У друга было удивлённое и встревоженное лицо.
– Ты чего, брат? Кошмар приснился, что ли? Так кричал во сне!
Никита приподнялся, чувствуя холодный, липкий пот на спине. Мелкая дрожь сотрясала всё тело. От страха и безысходности хотелось плакать.
Павел молча смотрел на него в ожидании.
«Я не должен был засыпать. Должен был бороться!» – думал Никита.
В зал зашла тётя Нина. Она несла на подносе кофейник, чашки и бутерброды.
– Вот, мальчики. Перекусите пока немного, а через часок я вас супчиком деревенским побалую. И блинами с мясом.
Никита посмотрел на Нину Викторовну с испугом. Естественно, он не увидел ни голубого халата, ни изящных па. Музыкальный центр, стоявший на комоде, молчал. Тётя Нина выглядела обыкновенной ссутуленной от старости бабушкой с артритными пальцами.
– Никита, ты очень плохо спишь, – посетовала старушка, сгружая содержимое подноса на журнальный столик. – Только придремал – и тут же стоны, вскрики. Я ещё подумала: «Разбудить, может?»
– Кошмар приснился, – ответил мужчина, принимая сидячую позу и растирая лицо. – Со всеми бывает. Он вымученно улыбнулся и взялся за ручку дымящегося кофейника.
– Это всё от переутомления, – кивнула тётя Нина. – Спать надо не меньше восьми часов, я по телевизору слышала. Ты, Никита, сегодня ложись пораньше. Если хочешь, у нас оставайся, – я тебе на диване расстелю.