Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки
Шрифт:
О том, как я обычным для себя таинственным образом столкнулся с
третьим специалистом, который посоветовал мне доискиваться
причин
Я заметил машину только после того, как взвизгнули тормоза. К счастью, она небыстро ехала, а реакция и прыгучесть у меня что надо. Я оказался на капоте. О том, как подпрыгнул, я не помнил. Шофер смотрел на меня, как на наваждение; я поглядывал на него с интересом. Он потянулся рукой к дверце: сейчас будет ссаживать. Я заторопился, соскользнул на мостовую и тут только заметил, что мне преграждает дорогу доктор в халате. Я ударился от него.
– Не скачи ты, - сказал доктор.
– Что ты скачешь от меня, как от милиции?
Я узнал голос Вадима, моей живой мечты, человека, которому я намечтал жену, но забыл намечтать квартиру. Не знаю, как Вадим, а я не удивился. Я вернулся.
– Что случилось?
– спросил он.
– У вас кто-то в больницу попал?
– Другое, - сказал я.
– Со мной что-то неладное. Ты же видишь?
– Я показал на машину.
– Это уж точно, - сказал Вадим.
– Василия Степановича ты в столбняк вогнал.
Василий Степанович сидел за рулем неподвижно, он не отрывал от меня глаз.
– Василий Степанович, - сказал Вадим, - сделайте глубокий вдох, вам сразу станет легче.
Василий Степанович послушался.
– Ну вот, - сказал Вадим, - одного мы привели в норму. Тобой я займусь чуть позже. Василий Степанович, подъезжайте.
"Скорая" подъехала к дверям больницы, Вадим и женщина в белом халате помогли выбраться из машины старушке, у которой что-то было с ногой, и повели ее. Василий Степанович показал мне на сиденье рядом с собой. Я думал, он начнет отчитывать, но он о случившемся не заикнулся - сидел молча и только один раз проговорил:
– Мой тоже где-то прыгает. Вот я ему попрыгаю. Я его сегодня расспрошу, где он целыми днями носится.
Вернулся Вадим и повел меня в больничный двор. Мы сели на скамейку.
– Пять минут, не больше, - сказал он.
– Рассказывай.
На этот раз я решил о глазах сказать в конце.
– Я начал совершать необъяснимые поступки...
– приступил я. Представь, во вред себе или просто нелепые...
Я обо всем рассказал. Не забыл упомянуть о том, как неизвестно зачем ел препротивное овощное рагу, и о том, как умолял почти что одну девчонку, чтоб она сказала, что может подумать обо мне: "Какой славный!"
– Должен добавить, - закончил я, - что у меня перестали бегать глаза!
– Вадим кивнул, как будто это так и должно быть. Он вообще вел себя уж очень спокойно: ну, это, мол, понятно.
– Перед тем как это все начало случаться, я ударился головой. Заметь себе это.
– А произошло ли что-нибудь?
– спросил он.
– В тебе вообще сильна эта потребность - делать что-то для других.
– А глаза?
– спросил я.
– Чего вдруг они перестали?.. Ты же видишь: я под машины лезу.
– Ты стал больше думать, - ответил Вадим.
– Ушел в себя и не реагируешь на внешние раздражители. Конечно, какой-то душевный сдвиг произошел.
Он мне стал говорить о том, что каждый человек живет внутренней жизнью. Ты спишь, делаешь свои дела, а жизнь эта идет своим чередом, по своим законам - внутренняя работа. От этой работы иногда в человеке происходят перемены, но ты о них еще не догадываешься. Поэтому тебе твои собственные поступки кажутся странными.
– Нужно доискаться причин, - сказал Вадим.
– Выяснить мотивы, которые руководят твоими поступками.
О мотивах ему нравилось говорить. Это, оказывается, коварная штука: иногда поступок кажется благородным, а мотивы премерзкие, а иногда наоборот.
– Доискивайся причин, - сказал он.
– Старайся понять, зачем тебе понадобилось дарить эту коллекцию.
– Господи, - сказал я, - ну зачем мне это нужно! Он же несмышленыш. Он покупал у меня марки. Потом его мама попросила покупать ему каждый день пончик - я покупал. И начало представляться, будто я уже взрослый, а он мой сын. Мы же с ним плечо в плечо сидим на скамейке, как отец с сыном. А разве для сына что-нибудь жалеют?
– Вот видишь! Ты сам объяснил. Часто нами руководит не расчет, а эмоции.
Только их недоставало! Эмоции, мотивы, адреналинчик с гормончиками...
Но оказалось, это еще не все.
– Мне почему-то кажется, - сказал Вадим, - что ты кому-то что-то хочехшь доказать.
– Плевал я! Никому я ничего доказывать не, собираюсь!
– В голове у меня гудело: еще и это! Интересно, кому это я доказываю?
– Не зарекайся. Вот я, например, одному человеку доказываю всю свою жизнь, что я лучше, чем ему однажды показалось. Послушай-ка историю. Я тогда учился во втором классе. Было у меня двое друзей - Вовка и Генка. И вот Вовкиного отца перевели в другой город - нужно было расставаться. Мы с Генкой договорились, что проводим Вовку на вокзал. Но Генка заболел. Провожать пошел я один. Вовка подарил мне на память красивый перочинный нож с перламутровой отделкой и не менее красивую перламутровую ручку. Он сказал: "Одну из этих вещей отдай Генке". Но я не смог расстаться ни с одной из этих вещиц. Откуда мне было знать, что за такие поступки расплачиваться приходится? И вот я всю жизнь доказываю Генке, что то был случайный поступок. Всегда это вспоминается, когда я недоволен собой, и я себе говорю: "Ты опять хочешь зажулить ножик". Сначала я тоже ничего не понимал. Просто я заметил, что мне нравится дарить друзьям перочинные ножи и ручки. (Я вспомнил, что Вадим подарил мне как-то красивый перочинный нож.) Потом уж разобрался. Так что доискивайся причин. А я побегу: кто-то уже валидол сосет и ждет меня.
Он побежал к машине, но вдруг вернулся и протянул мне красивую шариковую ручку:
– На! У меня две! Разбередил ты мою память.
О том, как я доискивался причин и в результате встретился еще с
одним специалистом
Я заторопился домой, чтобы спрятать коллекцию. То, что я ее собираюсь прятать от себя самого, казалось мне делом обычным. Я верил в эмоции, мотивы, адреналинчик с гормончиками - все это факты научные. Предположение Вадима о том, что я что-то кому-то хочу доказать, не особенно меня беспокоило: я дал себе слово ничего никому не доказывать, как бы мне ни хотелось. Но вот одна мысль, которую часто повторяют в телепередаче "Очевидное невероятное", меня здорово тревожила. Что мы знаем о нашем мире? Крохи! Сколько еще научных истин не открыто! А вдруг моей коллекцией как раз и распоряжается неоткрытая истина! Вьет из меня веревки, хотя у нее названия даже нет. Навстречу мне шел усатый мужчина, торопился, пот со лба платком утирал. Бедняга думал, что торопится по своей воле, а на самом деле его какой-нибудь Адреналинчик, которого он и в глаза не видел, кнутом погонял. Адреналинчик гикнул - мужчина наддал, перешел на бег, а я вдруг спохватился, что уж очень он похож на того, кто Высоким Смыслом мне представлялся. Я, конечно, понимал, что Высокий Смысл не может быть человеком, и все же смотрел вслед мужчине, пока он не свернул за угол. А что, если Высокий Смысл не суеверие, а неоткрытая истина? Ведь уверен же Геннадий Матвеевич, что он руководит его жизнью. Я решил, что от Высокого Смысла нельзя отмахиваться. Это гораздо страшней, чем трахнуться головой о ступеньку, - этот не пожалеет, в штопаном бельишке заставит ходить!
Дома у меня произошел разговор с папой. Оказывается, Петя Баш ему звонил.
– Почему ты мне ничего не сказал?
– спросил он.
– Откуда мне знать?
– ответил я.
– Адреналинчик не захотел. Ты не будешь меня уговаривать совершать бессмысленные поступки?
– Нет. Запирай свои марки и давай мне ключ.
Я запер тумбу стола и отдал ключ папе.
– Мне кажется, я понимаю, в чем дело, - сказал он.
– У тебя чувство вины. Ты слишком много нехороших поступков совершал последнее время. Особенно по отношению к бабушке...