Прощание с Дербервилем, или Необъяснимые поступки
Шрифт:
О своих нехороших поступках по отношению к бабушке я ничего не знал. Оказалось, что я отношусь к ней неуважительно, как к девчонке на побегушках, понукаю ею и никогда не стараюсь ей помочь. А сейчас, объяснил папа, мне захотелось искупительной жертвы, вот я и готов расстаться с самым сильным своим увлечением. Видно, папа как следует обдумал "ситуацию". После того как он обдумает, он всегда говорит что-нибудь невероятное. Но сейчас его гипотеза мне показалась интересной. Я решил, что "искупительную жертву" тоже не стоит сбрасывать со счетов, тем более что папа привел мне множество примеров из исторического прошлого и из произведений литературы: людям свойственно так поступать. Он предложил мне очень простой способ избавиться от навязчивой мысли: сунул мне
– Помоги бабушке - и ты себя почувствуешь гораздо лучше.
Я убрал в квартире и минут десять после этого думал о том, помогло мне это или не помогло. Так сразу нельзя было определить. По-видимому, это выяснится позднее.
В доме уже все знали о том, что со мной произошло. Дед считал, что на меня кто-то оказывает дурное влияние, бабушка - что меня кто-то сглазил, а мама - что я все придумал, чтобы только не делать уроки.
– Настал момент!
– сказала мама и принялась убирать вещицы с моего стола.
Я отнесся к этому безучастно, и у мамы это вызвало подозрение. Она сказала, что догадывается, о чем я думаю: о том, что потом все поставлю на место. Мама заперла мои вещицы в сервант.
– Господи, как все просто!
– сказала она и принялась мною повелевать: проверила дневник и тетради, велела вытряхнуть из портфеля все лишнее, осмотрела меня тщательно, как наш сосед этажом ниже осматривает свои "Жигули", обнаружила что-то в ушах, что-то содрала ногтем на спине, велела мне принять душ, а потом раскричалась, почему это я ее до сих пор не поцеловал.
Я ее поцеловал, и она сказала:
– Не подлизывайся! Садись за уроки.
Когда я учил геометрию, позвонил Сас. Оказывается, он забыл мне сказать очень важное: возможно, все дело в обыкновенной сублимации. "Еще одно!" - подумал я и спросил:
– Сас, а что это такое?
– Допустим, тебе хочется сделать что-то непозволительное, но это настолько непозволительно, что даже думать об этом ты боишься. И вот ты вместо этого делаешь что-нибудь другое, позволительное.
– Сас, - спросил я, - а нельзя ли это сублимировать, как ты считаешь? Дарение коллекции. Сделать что-нибудь другое, более позволительное?
Сас ответил, что всегда изумлялся моей хитрости и изворотливости.
Мои страхи почти прошли. Было ясно, что положение не такое уж страшное. Правда, у меня перестали бегать глаза и что-то, конечно, странное со мной происходит, но ведь всему можно найти объяснение. Оно обязательно найдется. Я был уверен, что даже с Высоким Смыслом при желании можно сладить. Ко мне опять прицепилась Шпарагина песенка "Весел я...". Мне не хотелось больше от этой песенки отделываться. Я расхаживал по комнате, напевая. "Все чепуха, - думалось мне.
– С какой это стати я столько страхов нагородил! Неужели это всерьез?" Но тут же спохватился, что походка у меня уже далеко не дербервилевская. Я лег спать со смешанным чувством успокоения и тревоги. "Ого, как они во мне смешиваются!
– подумал я, засыпая.
– Хиггинс бы меня понял".
Дальше пойдет описание моего второго страшного сновидения.
Я увидел Адреналинчика, выходящего из нашего парадного. Под мышкой он тащил мою коллекцию и, заметив меня, смутился. Он оказался неплохим малым. "Я тут ни при чем, - сказал он.
– Честное слово! Высокий Смысл приказал".
– "И ты позволяешь этому гаду вить из себя веревки?!" - сказал я. "А что делать?
– ответил он.
– Ты себе представить не можешь, какой это деспот. Никто не хочет с ним связываться". Из парадного один за другим вышли гормончики: Зеленый, Желтый и Красненький. Зеленый тащил большущий тюк - все мои одежки. Желтый - в плетеной корзине, которая у нас на чердаке валялась, - мои любимые вещи, те, что я держал на столе. Красненький был совсем махонький, препротивный и с невероятной прыгучестью. Он тащил мой второй дневник: подпрыгивал, гримасничал и отпускал прибауточки: "А что бы нам с этой вещью сделать? А какую бы нам пользу из нее извлечь?" - "Жрите меня!
– сказал я.
– Забирайте тоже
– "На кой ляд ты нам сдался!" - подхватил Желтенький. Подъехала синяя "Лада". За рулем сидел все тот же препротивный тип, похожий на Мишеньку. "Вредность приехала!" - завопили гормончики и начали размещаться и втаскивать мое добро. Адреналинчик тоже сел в машину. "Постараюсь что-нибудь сделать для тебя", - сказал он, высунувшись в окошко. Вредность высунулся в другое окошко, закричал: "Мечты сбываются!" - захохотал и нажал на сигнал. Раздался крик из фильма ужасов. Они укатили, а я проснулся.
Я пошел на кухню и приготовил себе лекарство от страшных сновидений. Но, видно, я принял слишком большую дозу - мне совсем расхотелось спать. Я вернулся в свою комнату и включил свет. Мой письменный стол очень уж непривычно выглядел без моих любимых вещиц. И хотя я прекрасно разбираюсь, где сновидения, а где явь, я все же решил, что не лишним будет проверить, на месте ли мои одежки. Я раскрыл створку шкафа - все было на месте. "Подумать только, что они со мной делают!" - разозлился я. Я решил, что должен немедленно по всем правилам науки разобраться. Только наука может мне помочь!
Я принялся за дело: отсчитал от печки пять шагов, провел красным мелком черту, вернулся к печке и стал двигаться к черте, приставляя пятку одной ноги к носку другой. Когда обе мои ноги переступили черту, я уже знал, каким методом нужно вести исследование.
На шкафу у меня лежали свернутые в рулон два ватмана. Я достал их со шкафа и один из них разложил на столе и приколол по краям кнопками.
Когда утром выяснилось, что я отказываюсь идти в школу и никого в комнату не впускаю, в доме поднялся переполох. Мама говорила:
– Я еще вчера догадалась, что он что-то задумал.
Папа возражал:
– Не нужно все время подозревать человека в хитростях.
Дед допытывался через дверь, с кем я теперь дружу. А бабушка причитала и повторяла, что знает, кто меня сглазил. Я велел поставить мне еду под дверь и всем идти по своим делам. Тут бабушка начала кричать на деда, чего это он стоит. Дед умчался. Потом выяснилось, что он вызвал ко мне невропатолога - одного своего довольно большого приятеля.
Я уже закончил подготовительную работу. Я разграфил оба ватмана и внес нужные записи в каждую из колонок. На одном ватмане я записал имена или фамилии людей, которым мне могло прийти в голову что-то доказать. На всех, конечно, колонок не хватило, и все же набралось шестьдесят девять, не считая одной вагоновожатой, которой я уже давно кланяюсь по-дербервилевски. Ее мне очень хотелось вписать, но где было взять место? Я решил ее держать в уме. Я уже знал, что хотел ей доказать: что я парень о-го-го, рубаха-парень, весельчак и вообще что надо. На другом ватмане колонок было поменьше: первым шел Адреналинчик, дальше гормончики, Высокий Смысл, сублимация, ушиб головы, искупительная жертва, положительные и отрицательные эмоции и гены. Я оставил место, потому что был уверен, что этим не ограничится.
Я приступил к работе над первым ватманом. До чего же дело оказалось трудным! Кто бы мог подумать, как много всего я пытался доказывать людям. Одним я доказывал, что я самый добрый, другим - что самый веселый. Третьим - что я гад: мне нравилось их злить. А кому только я не доказывал, что самый умный! Горбылевскому я как-то доказывал, что умею далеко плевать. Многим доказывал, что бегаю быстрей всех. И не было ни одного человека из шестидесяти девяти, кому бы я не доказывал, что я получше его во всех отношениях! Некоторым я доказывал, что наш дом не то, что у других; некоторым - что мой папа хоть и без машины, но с темой; некоторым - что могу проскакать на одной ноге от школы до дома; одному я доказывал, что у меня ноги толще, чем у него, другому - что у меня ноги тоньше, чем у него, - всего не перечислишь! Все колонки были заполнены, но я и сотой части не записал. Мне было ясно, какую грандиозную работу я на себя взвалил. Я велел бабушке принести мне обед и поставить под дверь.