Прощание с Днем сурка
Шрифт:
Разговаривали мы вполне свободно. Когда было о чем говорить. Если же темы для общения отсутствовали, особенно при «беседах» с капитаном за обеденным столом, мой язык попросту присыхал к небу, и я терял способность к связной английской речи. Стюарт смеялся: «Выпьешь с тобой пива по-нашему, по корнуэльски (смесь сидра с лагером в пропорции 50–50), забывается, что ты не с островов. Никакого акцента. А иногда мычишь полусвязными обрывками — не понять, о чем и говоришь». Сейчас в стрессовой ситуации, мы вообще понимали друг друга с полуслова, забыв о языковых барьерах: говорили по-английски, ругались по-русски.
Мой английский дался мне легко, потому как со школьных времен мне было интересно читать английскую литературу на языке оригинала и желательно издательств Лондона или Нью-Йорка. В моей библиотеке можно насчитать более десятка книг под авторством Ладлума, Хайнлайна, Фриман, Кларка, Говарда, Антони и других. Увлекаясь музыкой, ловил на слух произношение и смысл текстов «Beatles, Queen, Metallica, Duran Duran, A-ha» и многих других групп. Спасибо, что мой школьный педагог, Татьяна Васильевна, не пыталась заставить меня корпеть над скучной школьной программой с их «семьей Стоговых», заочно нарисовала мне высший балл, лишь изредка контролируя мою степень накопления познаний. Поставив мне предварительно приличное английское произношение.
Временем мы пока располагали, поэтому, вооружившись своим красноречием, я в двух словах обрисовал картину моего чудесного сохранения за цистерной переработки фекальных вод. Стюарт благодарно, не перебивая, выслушал всю мою повесть. А дело было так.
Я всегда не доверял штурманам. За весь свой морской практикум мог назвать лишь трех — четырех человек, которые были настоящими, в моем понимании, моряками. Да и те уже давно завязали с флотской карьерой. А остальные безымянные сотни третьих, вторых, старших помощников и самих капитанов я просто терпел, как неизбежность в своей морской карьере. Кстати эту карьеру я неоднократно пытался прервать и буду стараться завершить и впредь, но так уж судьба складывалась, что вновь оказывался на окруженном со всех сторон водой куске металла ранее или позднее. Штурманский состав обидится на мое отношение к ним, но ведь и для них я тоже не был подарком. Так что мы, мирно сосуществуя на одной посудине, квиты.
Искать логику в поступках капитана — занятие пустое и бессмысленное. Сам Конецкий В. В., будучи капитаном дальнего плавания, со вздохом признавал это в своих гениальных произведениях. А что делать? Нам с ними надо работать и не дай бог сорваться на конфликт.
Помню такой случай, когда к нам на пароход прилетел молодой капитан, чуть больше тридцати было этому Олегу Денисовичу. Работали мы все больше по Чили, Бразилии и Перу. Жара, сплошь бандитские хари в портах, а за воротами вооруженные голодранцы, откровенно охотившиеся за белыми людьми. Не расслабиться. Но случился праздник, мифический капиталистический День труда. Повар — поляк забыл выполнить распоряжение мастера и не подал на ужин пиво. Потом, конечно, вспомнил и предложил нам самим брать пиво из стоящего поодаль холодильника. Нам то что? Взяли по бутыльку, хлопнули и разошлись. Дернула же нелегкая меня замешкаться в салоне: случилась местная газета, и я увлеченно ее рассматривал. А тут неторопливо и солидно спустился сам господине капитан. Постоял, понадувал ноздри. Я сижу, вежливо рассматриваю картинки. Материализовался повар с доброй едой на подносе. «Приятного аппетита», — говорит. Олег Денисович голосом, который нельзя назвать теплым с любой натяжкой, поинтересовался: «Где пиво?» «Сей момент, — рассыпался поляк, — из холодильничка доставлю». «Я приказал, чтоб пиво стояло на столах!!! — гневно возопил мастер. — В знак протеста я не буду ужинать!!!» Берет с подноса кока, застывшего с неуместной уже улыбкой, тарелку с порцией и с размаху хватает ею об палубу. На ужин были спагетти с хитрым соусом, они легко взмыли с блюда при замахе и смачно вклеились в перекошенное яростью лицо капитана дальнего плавания Олега Денисовича. Но инерцию не остановишь: тарелка вдребезги — один осколок по незамысловатой траектории пробивает пулей газетный листок и срезает мне кусочек брови. Повар перестает улыбаться, видя бурую маску вместо капитанского лица и кровь, заливающую мои глаз и щеку. Мастер орет, как кастрированный бык. Я молчаливо пытаюсь понять, кто ж это меня так? На шум вбегает похмельный старпом, тоже, между прочим, русскоязычный из Подмосковья. Сочувственно глядит на стонущего капитана, потом переводит взгляд мутных глаз на меня, в то время как я стараюсь с помощью салфеток унять кровопотерю. Вдруг в его глазах, и без того красных, разгорается алым светом огонь ярости. По-женски истерично взвизгнув, он подскакивает ко мне и хватает меня за грудки. Наверно, что-то неправильно понял. Я, конечно, очень удивляюсь, но виду не показываю, салфетками бровь промокаю. Старпом усиленно пытается поднять меня за майку, но безуспешно — сидеть удобнее. Наконец, мне становится крайне неприятно, что какое-то полупьяное быдло, растягивает мне ворот. «Слушай, — говорю — Грязнов, тебе-то что надо?» И резко встаю. Старпом облегченно откидывается назад, майка моя разрывается, когда цепкий, как энцефалитный клещ, Грязнов валится на палубу, поскользнувшись на макаронах. И моментально салон оглашается истошным криком в самой высокой тональности, почти на ультразвуке. Он задом ловит самый острый осколок тарелки, убитой мастером.
Внезапно, откуда ни возьмись, появляется повар с ведром воды, выливает его на старпома. Грязнов перестает верещать, захлебнувшись. Поляк вскидывает руки в отчаянии и извиняющимся голосом кричит: «Матка боска, перепутал!» И снова пропадает, наверно, за очередным ведром.
Дожидаться финала я не стал, пошел лечить себя, напоследок сочувственно проговорив лежащему на боку подмосквичу: «Грязнов, скотина, за майку деньги мне вернешь, понял?» Тот в ответ лишь помычал.
Вызвали скорую помощь. Отреагировали мгновенно, благо стояли в порту. Причем коричневый, как гаванская сигара, медбрат пытался сначала оказать помощь нашему горячо уважаемому Олегу Денисовичу, тот все время плакал — соус-то острый, потом пинцетом ковырялся в заде у старпома, ну а затем наложил несколько швов мне. По судну пошли зловещие слухи.
Еще не минул час, как ухмыляющийся санитар спустился с борта, а ко мне забежал испуганный вахтенный: будьте добры к мастеру на аудиенцию. Я потрогал пластырь над глазом и отправился на беседу, не ожидая, впрочем, ничего хорошего. Олег Денисович размеренно, как солдат в карауле, прохаживался по своему офису. Глаза в кучу, волосы торчком, очень похожий на страдающего от голода пеликана. Спокойный, но не естественный. Для порядка постучавшись в открытую дверь, я вошел. Через пару минут я уже вышел, быстро добрался до своей каюты, обстоятельно собрал вещи в походный чемодан, запер за собой и спустился к трапу на берег.
Капитанское гостеприимство оказалось даже круче, чем я мог себе вообразить. Едва я переступил порог, как мастер молниеносным движением сократил дистанцию и громким криком прямо мне в лицо сказал: «Сгною, так — растак, спишу ко всем чертям, зарплату арестую!» Удивляться не хотелось, разговаривать тем более. Четко, как на плацу, развернувшись через левое плечо, я с высоко поднятой головой ретировался. Но перед выходом в коридор она (голова) зловеще прошипела: «Сначала сопли вытри». Судя по бурной голосовой овации в ответ, эти слова не умерли, не достигнув ушей.
Спустившись на берег, я присел на чемодан, подозвал ближайшего работягу и сказал ему одно очень понятное слово из трех букв: «Шеф». Тот стремглав ускакал искать любого, на его взгляд, самого значительного начальника. Вахтенный у трапа так открыл рот, что я его даже перестал узнавать.
— Деда кликни, да побыстрее, — предложил я ему подразмяться.
Матрос моментально скрылся в недрах надстройки, а я, было, начал гадать, кто ж раньше появится. Они появились почти одновременно: экипаж нашего судна и очень важный усатый дядька. Наши с любопытством оглядывали меня, некоторые пытались шутить, но не очень уверенно. Стармех, молодой лысый немец, словно с плаката «Раммштайна», потерял дар речи, только руки воздевал к небу по каким-то винтовым траекториям и пучил глаза.
— Проблема? — равнодушно поинтересовался усач.
— Ай-Ти-Эф, — произнес я пароль. Так вообще-то называют международный профсоюз моряков. В таких не самых богатых странах представители этой отнюдь не благотворительной организации, как раз очень активны, потому что чем больше проблем, тем больше денег может перепасть, в том числе и айтиэфовскому инспектору.
— Агент? — уточнил дядька. То есть предложил позвать агента.
— Нет, только Ай-Ти-Эф.
— Хорошо, — так же равнодушно ответил он. — Фамилия?
Я представился и махнул стармеху, чтоб тот спускался. Важное портовое начальство неспешно удалилось, поодаль семенил работяга, допущенный до государственной персоны. Если не перепадет какой-нибудь грош, то хоть воспоминаний будет на всю жизнь.
Дед срывающимся голосом пытался напомнить, что отход через 3–4 часа.
— Без меня, Дирк! Извини, — вздохнул я.
Тот только рукой махнул. И было совершенно непонятно, как он относится к ситуации: с пониманием, или без такового.