Прощай, Ариана Ваэджа!
Шрифт:
После премьеры в Нью-Йорке в мировой прессе появились многочисленные публикации, правда, с большей охотой расхваливающие не талант композитора Модеста Петровича Мусоргского, родившегося и почившего в Российской империи, а игру и певческие способности американских исполнителей. Поэтому девушкам не терпелось воочию увидеть и услышать это лицедейство, чтобы потом сравнить его с заокеанской версией.
Лиза Карамод, считавшаяся натурой экстравагантной как в одежде, так и в манерах, явилась в лиловом наряде. На передней полочке корсетного платья красовалась ручная вышивка с изображением фиолетовых ирисов, на пару тонов темнее платья. И окантовку им создавали небольшие белые бусинки из жемчуга. Но самыми важными были, конечно, аксессуары: эсклаваж с крупной жемчужиной (от автора: украшение на бархатной ленте на шее), веер в японском стиле, тоже с ирисами, и шляпка. Средняя по размерам, она создавала эффект невесомости, едва касаясь прически, и казалось совершенно невозможным, что сбоку с таким же ощущением воздушности крепилась птичка, вот-вот готовая взлететь в небо.
— Ты, как всегда, в стиле модерн, — не преминула отметить Вера. — А жемчуг гармонирует с цветом глаз и волос...
— Комплимент принимаю.. но пришла не за этим...Пока... не прозвенел звонок, послушай главное... Что я увидела... вчера... в госпитале!.. — зашептала ей на ушко Лиза, оглянувшись по сторонам, чтобы убедиться в том, что нет никого из знакомых.
Она мягко положила свою руку на скрещенные запястья Веры, поддерживающие маленький розовый ридикуль из бархата, в тон такому же платью. Как в знак доверительности, а может, и желания выглядеть искренней на все сто процентов.
— Я ведь только вчера смогла проведать Полину... Знаешь, такая круговерть!
Лиза сделала паузу, собираясь с мыслями, и на ее открытом лбу стала еще заметнее глубокая морщина между бровей.
— Что? Что, Лизанька, не тяни...
— Ох, Верусик... Полина потеряла... свое лицо...
— Как это — потеряла?
— Ну, она упала лицом... вниз... Нет, кажется, после того как упала, на нее наехала... карета... Короче, лежит... перевязанная, только два... сапфира светятся меж бинтами...
Ошарашенная такой новостью, Вера вздрогнула. «Почему мы лишаемся того, что особенно боимся потерять? — подумала она. — Вот Полина только и делала, что любовалась своей внешностью...».
— Уверена, что это Олег Королев виноват... — Может, он — колдун? Причем, черный... — продолжала разгоряченная страстным рассказом Лиза. — Помнишь, спросила она у него про лицо, когда о квадратах рассказывал.... Помнишь? И сдались ему эти черные квадраты... один там был с Плутоном, другой... с Венерой...
Вспомнить об этом — значит, восстановить в памяти весь вечер, в том числе и то, что произошло между ней и Павлом...
— Да... Конечно... — еле выдавила из себя Вера и словно испугавшись, что подруга прочитает ее мысли, плавно убрала пальцы из-под ее ладони и перевесила сумочку на подлокотник кресла.
— А впрочем, — добавила Вера, уже почувствовав внутреннюю защищенность, — насчет черных квадратов... Может, ты и права. Я прочитала на прошлой неделе о том, что восьмого июня умерла Эмили Дэвидсон...
— Та самая? Что борется за права женщин?
— Да! Она бросилась под копыта лошади королевы Виктории и... погибла!
— И что?
— А то! Подумай, зачем такой сильной, уверенной в себе женщине идти на самоубийство? В это время как раз и соединились Венера с Марсом, а потом сделали... тот самый, напряженный квадрат к Юпитеру... Поняла?
— Вот и я тебе о том же говорю! А ты — не веришь! А Олег, к тому же...
***
К счастью, в этот момент прозвенел третий звонок и почти сразу заиграл оркестр, создавая атмосферу подлинных исторических событий середины шестнадцатого и начала семнадцатого веков, перед тяжелейшим периодом для страны и народа — «Смутным временем». Без традиционной увертюры, как это и задумал новатор Мусоргский... С самым крохотным вступлением, когда фагот и английский рожок начали печальную, щемящую и очень русскую по характеру мелодию, которая постепенно вовлекала все новые и новые музыкальные инструменты.
Вера, поглощенная действием музыкальной драмы, старалась не думать о несчастье с Полиной, но это ей не удавалось. Во время самых напряженных сцен, связанных со смертью маленького царевича или когда появлялся его призрак, перед глазами Веры стояло окровавленное лицо Полины. Может быть, Лиза и сгустила краски, когда сказала, что кровь от ран на лице видела она на Троицком мосту уже после того, как уехала карета скорой помощи... Но эта картинка оставалась словно впечатанной в сознание Веры на протяжении всего спектакля.
— Лиза, — завела она разговор в первом же антракте, — а ведь Полина была невестой Павла?
— Ну да! А что ты имеешь в виду?
— Думаешь, он женится на ней... когда-нибудь?
— Что ты? Не знаешь Павла? Зачем ему жена без лица?
— Ты, однако, заладила: «без лица, без лица»! Может, какую-нибудь операцию сделает! — не унималась Вера.
— Может... Сказала тоже! Второй раз сделать такое лицо невозможно! Да и вообще... Нет таких операций! Да если бы были... кое-кто давно бы грудь себе нарастил! И не мучился бы с разными там массажами да припарками...
— А я думаю — можно! — не сдавала позиции Вера. — Ведь зашивают же ткани...
— Конечно! Но шрам-то видно! Так что, дорогая... Подожди, а что это тебя так зацепил этот вопрос? У тебя есть свой жених... А, Верусик?
Лиза остановилась на ступеньке лестницы — по ней они спускались в дамскую комнату и, резко развернувшись, оказалась так близко к Вере, которая шла сзади, что та от неожиданности слегка отпрянула назад, из-за чего венецианское кружево на лифе колыхнулось белой волной.
— Эй! Верусик! — повторила Лиза и слегка обняла подругу за открытые плечи.
— Да, у меня есть Николя! — прозвучала запоздалая фраза. — Только вот пока даже не знаю, когда состоится помолвка... Он так занят...
***
До экспедиции оставалось пять дней, когда Вере Арзамасцевой позвонил Павел Кондратьев:
— Верочка, мне нужно срочно увидеть тебя!
— Что-то случилось?
— Нет, все очень хорошо! И даже отлично!
Павел встретил ее возле Женского педагогического института. Здесь Вера вместе с другими молодыми одаренными преподавательницами, тоже выпускницами вуза, занималась подготовкой большого праздника — десятилетия со дня его образования. Вот ведь как летит время: кажется, только вчера пятнадцатилетняя барышня рыдала, раскрывая своему единственному молчаливому слушателю — дневнику — самые страшные тайны... И с ней ли было все это? А теперь вот... И где-то он еще завалялся — с потертыми, чуть пожелтевшими страницами, но в той же самой, очень яркой розовой обложке, которой, видимо, не страшно время.