Прощай, Ариана Ваэджа!
Шрифт:
Арбенин отвел в сторону глаза. Жалко паренька! Не успел еще и пожить, а стал... не хочется думать об этом, но ведь — инвалидом... Сделал паузу и продолжил уже о себе:
— А ведь и ко мне пришел Христофор! Тоже во сне... Сказал, чтобы через восемь дней явился к нему. Не верил я тогда, что за этот срок на ноги встану, да не просто встану, а сам дойду до Ныроба. А ведь так и случилось... Кстати, Николай, я ж твой вещмешок забрал!
— Неужели? А я думал — потерял его. Фляжка вот при мне, — он провел ладонью по карману холщовой куртки, — а главной амуниции нет...
— О! Я ж его в церкви оставил, как зашел — положил... Идемте туда, да нашему псоглавому спасителю поклонимся!
Они снова прошли в церковь, уже молча перекрестившись, не нарушая торжественной, спокойной тишины. Почти следом за ними вошли две бабы в пестротканых длинных юбках, в цветастых платках. А за ними еще кто-то тянулся — вот и люд высыпал на улицу после дождя.
— Здесь он, здесь... идем! — Арбенин тянул Сибирцева за руку в тот угол, где и стоял до этого с Сиротиным.
Тот схватился рукой за вещмешок, валявшийся на узенькой скамейке, и, продолжая опираться на палочку, шел за ним. Вот он — Святой Христофор! В красной мантии, правда, она немного размыта — видать, краска уж сколько веков лежит. В черных длинных сапогах — как и положено охотнику, а главное — с крестом в одной руке и царским скипетром — в другой.
Подошли, перекрестились и склонили головы.
— Спасибо тебе, Святой Христофор! Спасибо сердечное! За то, что встречу нам устроил!
Сибирцев, опираясь одной рукой на палочку, другой поглаживал изображение псоглавца. Уже успокоившись до этого, он снова дал волю чувствам. Его тихий голос, даже — полушепот — задрожал, рука затряслась и снова выронила палочку. На этот раз поднял ее Богдан. Коллеги не проронили ни слова, они уже до этого битый час простояли перед Святым Христофором, не понимая, для чего к нему пришли. И вот сейчас — настолько глубоко это осмыслили, что становилось жутко от осознания того, что внешние обстоятельства начали подчиняться их желаниям.
— Надо идти! — тихонько прошептал Арбенин, покосившись на бухнувшихся на колени баб возле той самой иконы Девы Марии, где и стоял поначалу Иван. Слабое освещение не позволяло издалека разглядеть их лиц, разве что только силуэты в широких юбках. Вот почему он не заметил поначалу Сибирцева.
***
Они снова вышли под ослепительное солнце и огляделись. И Арбенин только сейчас обратил внимание на то, что не только скамейка, на которой они сидели до этого, сияла голубизной. Чуть дальше — еще одна такая скамейка, и тоже — свежевыкрашенная. А забор-то, забор! Новенький частокол, один к одному! Никак, праздник какой большой?
— Прогуляемся немного? Пусть одежда до конца подсохнет, пока солнце жарит!
Произнеся эту фразу, Арбенин взял небольшую паузу, чтобы обдумать дальнейшие шаги. Его терзали некоторые сомнения. Ощущение такое, будто должно произойти еще одно очень важное событие... но какое? Хорошо, нет, даже отлично, что встретил Сибирцева! Теперь можно и всем составом двигать в Чердынь, а оттуда — и в Пермь. Но что дальше? Экспедиция не состоялась? Или что-то ценное все же нашли? Во-первых, амазонит... О, этот чертов камень! Лучше бы его не находили вообще! А во-вторых... какой-то ерундовый чоппер — все равно что камень неотесанный... Тоже — мимо! Ах, да! У него же есть зуб мамонта! Вот это уж настоящий раритет! И еще — древняя металлическая фигурка птицы с человеческой личиной, то есть, с шаманским духом, да и с собачьими ушами Симурга! Вот обрадуется археолог Спицын, если узнает об этой находке! В его коллекции такой пернатой пока не было. А профессор Иностранцев? Скорее всего, тоже оценит находку. Но как это мало... Столько возни, а результат — нулевой!
Они прошли на юг не больше пятидесяти саженей (от автора: примерно 100 метров), когда увидели часовню над ямой Романова.
— Вот здесь и заточили дядю Михаила Романова! — воскликнул Сибирцев. — Сначала поставили деревянную часовенку, а потом уж и заменили на каменную... Архип Пантелеевич мне много об этом рассказывал. Оказывается, его родичи подкармливали боярина... Сам-то он из этих мест.
Да, вот оно — аккуратное строеньице, белоснежное, как облако, с высоким куполом и крестом, венчающим его... Окруженное каменной оградкой с коваными металлическими вставками. И эта оградка тоже белела — аж рябило в глазах. И тут Арбенин вспомнил! Да это же к трехсотлетию Дома Романовых! По всей империи проходят торжества! Видимо, и здесь тоже ждут столичных именитых гостей, а может, и августейшую семью. Да только... приедет ли кто в такую глухомань?
— Николай! — первым завел разговор Сибирцев. — Мы ведь теперь как кровные братья... потому больше не о себе переживаю, а о тебе! А ты не думал, кто мог украсть камень и подбросить тебе?
— Нет! Не до того было, чтобы об этом размышлять! Думал о Богдане... о тебе... о Вере... о стариках Степаныче и Ефросинье...
— А если это сам Кондратьев? — Сибирцев даже приостановился, опершись на палочку.
— Нет... навряд ли будет он этим заниматься!
— А кто тогда?
— Не знаю.
— Послушай, Николай, нас уже три недели как потеряли! Столько версий могли придумать! А если тебя решит он обвинить в воровстве?
— Мне кажется, до этого дело не дойдет...
— Как знать... — Сибирцев потрогал переносицу — надо же, очков давно уж нет, а привычка осталась. — Я ведь таких людей тоже встречал. Как сейчас помню — Скорожитовский меня тогда еще, в студенческие годы, бросил одного в тайге. А сейчас... думаешь, его угрызения совести мучают? Нет! Навряд ли изменился... Слушай, Николай, а если это он подбросил тебе камень?
— А причина? Мы ведь с ним нигде не конфликтовали.
— Тогда... может, он из зависти? Что-то я опасаюсь возвращаться в университет... за тебя опасаюсь! Надо бы какую разведку сделать.
— А как? — Арбе
нин внимательно посмотрел в глаза Сибирцева.
— Давай подумаем. И не будем спешить.
***
Они подошли к избе деда Тимофея, у которого ночевали в прошлый раз, когда приехали в Ныроб. А что делать, если других таких приятных знакомых пока не было. Ах, хороша была у него голубика из лукошка! Может, и сейчас хоть чайку попить можно. А провиант — он, хоть и небогатый, пока есть.
Дед копошился в сарае, что-то там перекладывал. Как не заметить троих путников, когда в глухом проулке обычно безлюдно? Вскинул голову, всмотрелся в даль, а потом и помахал рукой. Признал, значит, и не прочь побщаться.
— О! Вернулись? А я уж думал, давно в своем Петербурге! — в его голосе чувствовалась искренняя радость. Любил он общение, особенно — с приезжими. Потому и останавливались у него всякие путешественники. Местный чичероне, по-другому и не скажешь!
— Доброго здравия, дед Тимофей! Как видишь, явились... — Арбенин старался держаться раскованно, хотя это давалось и не совсем просто после откровений Сибирцева о Скорожитовском. Да, в тех словах действительно был смысл. Вот как только проверить?