Прощай, Ариана Ваэджа!
Шрифт:
Перед входом он остановился, чтобы перевести дыхание и, прислонившись к стене, постоял пару минут. Куда спешить, если все равно уже — как из проруби. Ног не чувствовал. Да и вообще ничего — ни рук, ни головы. Как будто тела вообще не было, и только где-то на уровне груди сжалась в комочек душа. И она призывно шептала: «Давай, вперед!». Он встал лицом к двери, трижды перекрестился и потянул к себе ручку. Слабо освещенное помещение было пустым. Кто мог в такую непогоду, да еще и между службами, прийти сюда? Сбросил с плеч котомку на стоявшую возле стены скамейку и подошел к ближайшей иконе. Это оказалась Пресвятая Дева Мария. Не успел перекреститься и поднести руки к образу, как услышал не то вздох, не то — шепот где-то справа. Повернул голову — а там, в самом дальнем и темном углу, стояли такие же вымокшие до последней нитки два путника. Один из них, тот, что был повыше ростом, тоже его заметил.
— Николай! — прохрипел Сибирцев. Натужно, вполголоса, как загнанный на тяжелой охоте зверь. Вымотанный и можно было бы сказать — выжатый, если бы до сих пор не стекали с него потоки воды.
Глава 34.
— Николай! — еще раз повторил он дрожащим от волнения голосом. Голосом странника, разуверившегося в том, что когда-нибудь наступит конец простирающегося до горизонта океана. И вот на его зыбкой поверхности, то гладкой как стекло, а то — морщинистой и даже — щетинившейся волнами, наконец-то появился мираж. И это видение на глазах становится реальностью!
— Иван? — разорвал тишину храма голос Арбенина полувопросом-полуутверждением. — Ты?
И вырвалось на волю необычайное жизнеутверждение, нет, — безудержный восторг.
Впервые за все время знакомства они не назвали друг друга по имени-отчеству.
Сибирцев сделал шаг навстречу, но ноги не подчинились, самодельная трость задела за подставку для свечей и с грохотом упала на плиточный пол. Арбенин бросился ему навстречу и подхватил грузное тело, оставшееся без опоры.
— Вот ведь Боже праведный! Спасибо тебе за то, что ты есть! Ну надо же... не думал уж... да что я говорю...
Он продолжал что-то невнятно бормотать, и различимы были лишь обрывки слов и отдельные междометия. Затем обнял коллегу, прижимаясь к его широкой груди, и с непокрытой головы стекали по лицу струи дождя, так похожие на слезы.
Потихоньку дохромал до них Сиротин и тоже прижался, уже к ним обоим, однако на его лице застыло удивление, словно он не понимал, что здесь происходит. Скорее всего, он пока еще не осознал, знает ли этого человека.
— Богдан! Дорогой... как же я рад видеть и тебя?
Тот молчал, лишь всхлипнув пару раз. А может, шмыгнул носом, потому что насквозь промок? Он лишь сильнее прижался к плечу этого человека, ощущая в нем невероятную силу. И вдруг...
— Кажется, я тебя знаю! — первая его фраза так обрадовала Арбенина, что тот оторвался от объятий и с удивлением посмотрел в глаза паренька:
— Ну-ка-ну-ка! Говори! Где его видел?
Тот смутился и замолчал. Сделал паузу, восстанавливая что-то в памяти, и выдал:
— Я помню! Но... сейчас забыл...
Сибирцев вскинул густые брови, но — промолчал. Скорее всего, он понял, что за проблема у этого паренька. Видно, пострадал тот еще больше, чем он...
— Да что ж мы посреди храма-то? Выйдем на крыльцо! Там есть навес. — Арбенин нагнулся, подобрал тросточку, вложил ее в правую руку Сибирцева и увлек его к выходу. Друг, прихрамывая, шел рядом.
Тяжелая дверь медленно открылась и в глаза брызнули лучи ослепительного солнца. Златоглавое и величественное, оно взирало с середины купола, будто нежилось на голубом небесном покрывале с разбросанными по нему белыми пуховыми подушечками. Да еще и надменно улыбалось! Вот, мол, вам, дорогие мои, наслаждайтесь!
— О-о-о! — вырвался общий вздох изумления.
Дождь не только не хлестал, но даже не капал. Его будто и вовсе не существовало, разве только едва заметные очертания луж напоминали о хулигане-ливне. Где-то по соседству прокукарекал петух, потом — залаяла собака, за ней — другая. Возвращалась в обычную колею деревенская жизнь.
— Однако... Ну и ливень был! Мы вот промокли до последней нитки с Богданом... Да и ты, смотрю, тоже... — Арбенин бросил взгляд на Сибирцева. — Как же это мы умудрились попасть?..
— Сегодня — Вышний День Бога Перуна! — заметил Сибирцев. — Так что ничего удивительного. И хорошо, когда в такой день дождь пройдет! Значит, пожаров не будет! Бог-громовержец следит за этим! Точно так, как следит за людьми — не нарушают ли они клятвы? А если кто нарушил — тех карает!
— Что ты сказал? — переспросил Арбенин. — Клятвы, говоришь?
— Ну да! Он ведь такой высокочтимый и устрашающий! Мне дед Архип много чего рассказывал. А Илья Пророк — он ведь уж потом сменил Перуна... Или — Перун сменил имя? Но суть одна: ездит на громыхающей колеснице и проверяет, как люди держат свое слово.
— Присядем на скамейку — в ногах правды нет! — сорвалось с губ Арбенина. Да так неожиданно даже для него самого, что удивился — причем здесь правда или ложь? Не в зале суда.
Справа от входа стояла добротная свежевыкрашенная деревянная скамья со спинкой. Словно специально — в тон ясному небу! Как будто их и поджидала.
Если бы кто-то наблюдал за тремя путниками со стороны, он бы удивился их измученному виду, пообтрепавшейся одежде, да еще и насквозь мокрой, и тем воодушевлением, которое не сходило с лиц. Активно жестикулируя, все трое что-то оживленно рассказывали друг другу, иногда то похлопывая собеседника по плечу, то обнимая его. Рассказывали, перебивая друг друга, повторяя одно и то же по второму кругу. Потом вспоминали еще одну деталь, которая казалась очень важной, и снова говорили об этом — уже по третьему кругу. А как иначе, если разлука оказалась затянувшейся и почти не дававшей шанса на встречу! Если случилась она внезапно и стояла в пяди от страшного слова «трагедия»!
Наконец, Арбенин произнес:
— Особая благодарность — Святому Христофору! Если бы не он... надо же... Никогда не думал, что явится ко мне святой, да еще псоголовый, и заставит пойти куда-то... Именно в то время и в то место... А я тогда собирался везти Богдана в Чердынь...
— Вот и хорошо, что не стал торопиться! — в речи Сибирцева потихоньку улеглась возбужденность и появилась рассудительность. — И сам передохнул, и Богдана подлечил... Кстати, смотрю, был он совсем плох...
— Да, знахарка Евлампия знает свое дело! Сейчас уже намного лучше ему, кое-что потихоньку вспоминает... хоть мало...