Прощай Багдад
Шрифт:
— Товарищ Кондратьев, давайте без истерик, — холодно произнес Леонов. — Может, воды? Успокойтесь и подумайте. Ирак — хоть и дружественная нам страна, но — страна капиталистическая. Вы — военный, майор Советской Армии, коммунист, служите… гм… служили в режимной части. Вопросы бдительности, знаете, еще никто с повестки дня не снимал, понимать должны. Ни для кого не секрет, что мы живем во враждебном окружении. Обороноспособность страны…
Кондратьев едва сдержался, чтобы не закричать: «Да заткни ты себе свою обороноспособность знаешь куда! Ты что, считаешь, что перед отъездом дочери я начну выдавать ей направо и налево все военные секреты?!». Вместо этого у него почему-то вырвалось:
— Я в семнадцать лет убежал на фронт. Я был
— Прежних заслуг у вас никто не отнимает, — холодно сказал Леонов. — Верно, Алексей Васильевич?
Замполит равнодушно кивнул.
— Я буду жаловаться. Я буду писать Машерову!
— Вот это пожалуйста. Хоть самому Леониду Ильичу.
Кондратьев сжал зубы, и желваки заходили на его лице. Скоты, скоты… Вчера ему звонил Виктор, брат, известный в республике художник. На следующей неделе он должен был ехать в Австрию решать вопрос о персональной выставке своих работ в Вене. Без каких-либо объяснений командировку отменили.
— Ленка, дура, что ты наделала! — пробормотал он.
— Что вы говорите?
— Говорю, служу Советскому Союзу! — зло бросил Кондратьев. — Вернее, служил! — и, круто повернувшись на каблуках, он вышел из комнаты.
Кагэбист внимательно посмотрел ему вслед.
Сентябрь 1980 года. Багдад
Отношения Ирака со своим восточным соседом, Ираном, ухудшались с каждым днем. Шатт-эль-Араб, пограничная река в районе Персидского залива, уже много десятков лет служила источником постоянного конфликта двух стран, и даже подписанное в 1975 году соглашение, согласно которому границей между Ираном и Ираком стала считаться середина русла, мало улучшило ситуацию: Ирак продолжал претендовать на два крупных порта, Абадан и Хорремшехр, расположенных на ее левом берегу.
В течение некоторого времени стороны обменивались угрозами, но вскоре стало ясно, что от слов они вот-вот перейдут к делу. Иракская пресса перестала использовать слово «Иран» и ввела термин «персидская клика». 1 апреля на заместителя премьер-министра Ирака Тарика Азиза было совершено покушение. Оказалось, что его исполнителем был проживавший в Ираке иранец, и отношения между двумя странами еще более обострились. Духовный лидер Ирана аятолла Хомейни открыто призывал иракскую армию взбунтоваться против существующего режима. Пытаясь избежать возможных действий «пятой колонны» на случай войны, Хусейн высылал из страны десятки тысяч иранцев и лиц, имеющих персидские корни. К осени началось массовое передвижение войск и техники обеих сторон в приграничных районах.
Лена заметила, что количество продуктовых товаров в магазинах значительно уменьшилось: очевидно, власти создавали необходимый на случай войны резерв продовольствия. На улицах появилось больше военных, частые проверки документов стали обычным явлением. Несколько раз объявляли учебную воздушную тревогу; Лена с трудом переносила надрывный вой сирен, напоминавший ей военные фильмы. Она была далека от политики, не имела ни малейшего понятия, кто был прав в этом конфликте, а кто виноват, да, честно говоря, ее это особо и не интересовало, но когда началась мобилизация резервистов, она не могла не задать себе вопрос: что будет, если призовут Ахмеда? У нее еще теплилась надежда, что теперь его могут вернуть на старое место работы. Но этого не произошло.
22 сентября 1980 года иракская армия форсировала Шатт-эль-Араб и вторглась в иранскую провинцию Хузестан. Газеты и радио сообщили, что на первом танке, въехавшем на вражескую территорию, находился сам Саддам Хусейн. Начались тяжелые затяжные бои.
Ее худшие ожидания оправдались: неделю спустя после начала войны Ахмеда забрали в Народную армию — так назывался резерв регулярной иракской армии, созданный в начале 1970-х годов. Один раз ему удалось позвонить ей и сообщить, что сейчас они проходят ускоренную военную подготовку в лагере в пригородах Багдада, после чего их, вероятно, отправят на фронт. Голос Ахмеда звучал устало и подавленно.
Ее захлестнула волна жалости.
— Ахмед, я люблю тебя. И буду ждать.
— Я люблю тебя, Лена. Я вернусь.
16 января 1978 года. Москва
Мать договорилась со знакомым, он на битых «жигулях» довез ее и Лену с чемоданом и двумя сумками до вокзала. Поезд из Бреста на Москву прибывал только через час, но у водителя в тот вечер были еще какие-то свои дела. Мать не стала ждать поезда. На прощание она сухо поцеловала дочь и лишь сказала: «Пиши. Или звони, если будет возможность». Слез и напутствий не было. Все слезы были уже выплаканы, а напутствия… Зачем нужны напутствия своенравной девчонке, которая все равно сделает по-своему? Мать уехала на той же машине.
В последние дни перед отъездом семья окружила ее стеной холодного молчания и отчуждения. Родители даже не выразили желания знакомиться со своим будущим зятем, а Ахмед не мог приехать в Ивацевичи по причине того, что передвижение иностранцев по нашпигованной воинскими частями республике значительно ограничивалось соответствующими органами.
Отец, отчаявшись уговорить ее ничего не предпринимать хотя бы до получения диплома, теперь разговаривал с ней сквозь зубы и только при крайней необходимости и большую часть времени сидел, запершись в своей комнате, и лишь шелестел страницами газет и журналов. Он тяжело переживал свою отставку. Лена краем уха слышала, что и у его брата Виктора, ее дяди, возникли какие-то проблемы. Лена все понимала, но ничего не могла с собой поделать. Дни, которые она провела в Минске с Ахмедом Аззави, были самым счастливым временем в ее жизни. Наверное, это была та самая любовь, что выпадает людям лишь один раз в жизни — да и то не всем.
Разговоры о свадьбе пришлось до поры до времени отложить.
Сначала они планировали расписаться в Союзе, но чиновники затребовали с Ахмеда такую кипу всяких бумаг, справок и свидетельств, что от первоначального замысла пришлось отказаться. Лена нисколько не сомневалась, что все это делается специально.
Ахмед уехал еще месяц назад, так как срок его командировки кончился. Лена рассчиталась с институтом, вернулась в Ивацевичи и начала готовиться к отъезду. Она сняла с книжки все деньги, которые собрала за четыре года работы в студенческих строительных отрядах, часть отложила на авиабилет, еще часть — на поездку за визой в Москву в иракское посольство, а оставшуюся сумму — совсем небольшую — начала тратить на покупку подарков и сувениров для многочисленной родни Ахмеда.
Она издергалась, осунулась, стала плохо спать и почти не выходила на улицу, чтобы не попасть под «перекрестный допрос» подруг и знакомых — в маленьком городке слухи разносятся со сверхзвуковой скоростью. С иракской визой, на удивление, все прошло быстро и без проблем, гораздо труднее было получить для этого заграничный паспорт. Так или иначе, все окончилось благополучно.
Она вспомнила свой последний разговор с Ахмедом, который откладывала до последней минуты. Они стояли на перроне минского вокзала: на следующий день он вылетал из Москвы в Багдад. «Ахмед, я хотела, понимаешь… — она запнулась, не зная, как точнее выразить свою мысль, потом продолжила: — Твои родители не будут против, если ты возьмешь замуж, ну, как бы это сказать… В общем, ты ведь мусульманин, а я — совсем неверующая?» Он засмеялся и заметил: «Ты одна такая, что ли? Да у вас вся страна состоит из этих, как их… безбожников!» Потом он нежно привлек ее к себе и добавил: «Как сказал Пророк Мухаммед: «Выбирая жену, следует учитывать четыре качества: ее имущество, знатность, красоту и религиозность». Заметь, что красота у него стоит впереди религиозности. И вообще, будем считать, что это лишь рекомендация, и что я последовал ей на четверть — выбрал тебя за красоту».