Прощай Багдад
Шрифт:
Четыре дня пролетели, как одно мгновение. С большим сожалением они расстались с гостеприимной «Палестиной». Жалели о расставании не только они. В состоянии, близком к безутешному, была и служба отеля, которую Ахмед щедро одаривал чаевыми.
В марте Ахмед купил дом в Мансуре; часть денег дали его родители, часть были его собственными сбережениями, скопленными за холостяцкие годы. Его работа в проектном бюро, занимавшемся разработками новых систем противовоздушной обороны, оплачивалась высоко.
Несколько раз Лена звонила домой. Мать сухо сообщала, что у них
Вскоре она поняла, что беременна. После этого Ахмед буквально носил ее на руках, не позволял поднимать ничего тяжелее одного килограмма, а спустя несколько дней, несмотря на протесты Лены, нанял еще и девушку лет восемнадцати по имени Рана, родственницу одного из своих сослуживцев. Она успешно сочетала в их доме обязанности служанки и кухарки.
— Все равно же ты не сможешь приготовить мне кебаб, кузи или масгуф, — пояснил Ахмед. — А она этим с детства занимается.
При этих словах Лена почувствовала легкий укол обиды: выходит, какой-то масгуф вкуснее ее борщей и котлет по-киевски?
К восточной кухне с ее невероятно острыми приправами Лене, белоруске в десятом колене, пришлось привыкать долго и мучительно. Ахмед часто смеялся, глядя, как она, проглотив порцию чего-то огнедышащего, широко открывает рот и отчаянно машет перед ним ладонью:
— Может нам это — огнетушитель купить? — шутил он.
Лена целыми днями смотрела по телевизору американские сериалы, читала на английском «Багдад обзервер» и англоязычные детективы, купленные по дешевке на книжном развале.
— Я стала настоящей капиталисткой, — шутливо пожаловалась она однажды Ахмеду.
— Ну и как? — поинтересовался он, опускаясь на колени и прикладываясь губами к ее уже начавшему округляться животу.
— Если честно — скучно, — призналась Лена, гладя его жесткие волосы. — Хочу работать. Иначе зачем я училась пять лет? Знаешь, наверное, мы, русские — трудоголики.
— Э… трудо-голики? Что это такое? Я никогда не слышал.
— А алкоголики — слышал?
— Да, — улыбнулся Ахмед и щелкнул себя по горлу. — Эти?
— Эти. Только они не могут не пить, а трудоголики не могут не работать. Ну, пойдем обедать. Рана еще полчаса назад сказала, что все готово. Знаешь, она и на пушечный выстрел не подпускает меня к кухне!
…В сентябре Лена родила мальчика. Ребенок оказался недоношенным и умер через два дня.
3 февраля 1981 года. Багдад
Сначала послышался зловещий вой пикирующего бомбардировщика, потом от страшного взрыва пол под ее ногами заходил ходуном, где-то посыпались разбитые стекла. Лена поняла, что на этот раз бомба упала совсем рядом.
Авианалеты на Багдад стали частым и почти обыденным явлением. Когда они с Ахмедом перед покупкой осматривали этот дом, она была немало удивлена, обнаружив, что в нем есть и погреб. Хранение картошки и все эти зимние соленья и варенья Лена считала сугубо русской традицией. Но Ахмед объяснил ей, что погреба в иракских домах служат иным целям: во время войны они могут сыграть роль бомбоубежища.
Заслышав вой сирен, Лена уже не бежала, как в первые дни, сломя голову в подсобку, где в полу находился деревянный квадратный люк, ведущий в подпол, решив, что спасти ее это довольно ненадежное кирпичное сооружение все равно не сможет, а вот если крыша и стены дома обрушатся в результате попадания бомбы или ракеты, выбраться из погреба будет нелегко. К тому же Мансур бомбили не чаще, чем другие районы города. Общественное бомбоубежище располагалось через квартал от их дома. Лена была там лишь однажды, во время одного из первых налетов, и оно произвело на нее удручающее впечатление: ей казалось, что эти две или три сотни людей, тесно, плечом к плечу, сидящие на грубых деревянных нарах, уже и так заживо похоронены под уложенными в несколько слоев железобетонными плитами. Вентиляция работала плохо, в кромешной, душной тьме плакали дети, молились и причитали женщины. «А, двум смертям не бывать!..» — решила Лена и с тех пор стала оставаться дома.
…Гул самолетов затихал вдали. Лена в темноте подошла к окну — на время налетов электричество отключали — и отодвинула занавеску. Заметив сквозь силуэты пальм сада пляшущие яркие багровые отблески, она поняла, что где-то на соседней улице бушует пожар. Мимо дома, завизжав тормозами на повороте, пронеслась пожарная машина, потом две кареты «скорой помощи».
Лена вышла на улицу. В направлении пожара бежали люди. Она пошла вслед за ними. Полыхал многоквартирный дом, на первом этаже которого до войны размещались кафе и парфюмерный магазин. Часть здания была разрушена; стена фасада местами обрушилась, и в открывшихся прямоугольниках квартир виднелись сугубо мирные вещи: холодильники, газовые плиты, шкафы, диваны и кресла. Кое-где мебель горела. Из-под обломков раздавались крики раненых.
Пожарные в брезентовых куртках начали торопливо разворачивать шланги, санитары с носилками наперевес бежали к полуразрушенному зданию. Вокруг места происшествия собиралась толпа: кто-то искренне хотел помочь, кто-то явился просто поглазеть — любопытство людей неистребимо даже во время войны.
Через несколько минут извлекли первые трупы: девочки лет двенадцати, пожилой женщины, полуголого старика. Тела складывали на асфальт у машин «скорой помощи». Из уцелевшего подъезда санитар вывел человека с окровавленной головой.
— Мадам Аззави! — кто-то робко тронул ее за руку.
Лена обернулась и какое-то время не могла припомнить, откуда знает эту бледную молодую женщину в неярком платье и черном платке. Именно этот платок и помог ей вспомнить.
— Худа? Вы?
— Я…
За время своего непродолжительного пребывания в Арабской службе очистки воды Лена так и не установила ни с кем из ее сотрудников никаких отношений, кроме сугубо деловых. Худу, с которой ей приходилось общаться по работе чаще, чем с другими, она еще как-то помнила, остальные уже стерлись в ее памяти.