Прощай генерал… прости!
Шрифт:
— А для кого-то буквально все?
— А почему же нет? Но, заметьте, если у кого-то подобные катаклизмы, назовем их так, возникают разве что время от времени, то у нашего генерала они были постоянными. На протяжении всей его сознательной жизни. И вы хотите отыскать концы?
— С вашей помощью, полковник. Если не возражаете.
— А бог с вами… — как-то обреченно отмахнулся Рейман и, смешно, будто старый ребе из анекдота, разведя руки в стороны, пожал плечами. — Ну что ж, слово — не воробей…
На улице было по-весеннему солнечно и тепло. Снег давно растаял, даже ручейки подсохли. Но это здесь, в Москве. А на Алтае… Или где там, в Саянах, конечно, еще, поди, провожают зиму. Достраивают снежную олимпийскую трассу. Если гибель губернатора не остановила этот чрезвычайно важный для региона процесс.
Турецкий сидел в машине, курил. Не потому, что очень уж хотелось. Просто он не обнаружил пепельницы там, на столе, в квартире каких-то родственников вдовы, да и Рейман, который курил, тоже не выказывал желания затянуться. А когда нельзя, то, как правило, очень хочется. Но сейчас Александр Борисович осмысливал их недолгий, в общем-то, разговор и при этом испытывал странное чувство. Казалось, что в какой-то момент его едва не осенила догадка. Причем она была словно вспышка — вот так, блеснула и тут же погасла. А монотонный голос вдовы, рассказывающей о том, каким был в жизни генерал Орлов — то есть именно то, о чем Турецкий и просил ее, — будто бы сразу и невольно пригасил эту вспышку потоком простых и Необязательных слов. Это когда человек говорит ровными, как бы заученными фразами, без эмоций, даже и не говорит, а повторяет давно всем известное. Как интервью сотому по счету корреспонденту заштатной газетенки. Готовые фразы, готовые периоды…
Именно из-за этой тоскливой монотонности и спросил Турецкий о «поворотном дне», чтобы получить неожиданно четкий ответ относительно совести. И тут он сразу подумал… Но о чем?
Вспомнил! Ну, конечно, Чечня, будь она трижды неладна! Ведь за этот самый мир, который генерал, по существу, заставил заключить едва ли не силой, он потом просто обязан был бы расплачиваться всю оставшуюся жизнь.
Те, кого он предал, — прямо так и говорили! — открыто и с ненавистью швыряли ему в лицо заработанные на собственной крови боевые награды. Его проклинали за то, что он «украл» у них победу. Как это в кино выглядит? «Последний бой — он трудный самый!» А тут пришел, понимаешь, «миротворец», мать его, и остановил сражение, когда победный исход был всем уже очевиден! И вдруг все стали трудно так соображать: а за что, братцы, вообще-то воевали? Еще Афган из душ не выветрился, но там поначалу вроде как интернациональный долг выполняли, это уж потом бойня, а здесь-то своя же земля, Россия стало быть! А «духи», получается, те же, что и в Афгане, если не гораздо хуже. И кто после такого станет благодарить руку, остановившую твой уже последний (эх, если бы!) убийственный замах? Прервал полет! Не дал завершить!
Ну остановили, а дальше что? А дальше стало еще хуже. Когда не хватает ума, а ненависти — через край, все скоро возвратится на круги свои, но в ухудшенном варианте. Так за что ж почитать «миротворца»?! А кто его почитает? Вот оно…
Всегда может найтись сильно обиженный, которому дай только повод. Либо найди в подходящую минуту нужные слова и подтолкни под руку…
Но это самый яркий пример. А ведь была еще и война в Приднестровье, где генерала, помнится, не только благодарили, его обожали, как не обожали никого другого из братьев-славян. До поры до времени. Пока он не стал отправлять в Россию эшелоны с оружием, на которое так рассчитывала уж совсем ставшая самостоятельной местная публика. Здесь ли не повод? Наверняка остались глубоко обиженные и там… А посчитать на круг — вон их сколько набирается! Это если отбросить еще и сибиряков, которые тоже не смогли, либо не пожелали найти общего языка с новым своим губернатором.
Но почему-то именно Чечня, эта история с проведением мирных переговоров и формальным окончанием войны, зациклила на себе внимание Турецкого. Ибо и в биографии самого генерала этот период оказался тяжелейшим. И совсем не известно, так ли уж облегчил он себе жизнь, избрав в наиболее тяжкие и обидные для себя дни публичного поношения жесткий и уверенный путь в сибирские губернаторы?
Словом, Александр Борисович, если что и прояснила у тебя вспышка озарения, так только понимание довольно примитивной вещи, о чем с большой долей сомнения выразился этот отставной полковник Рейман, далеко не самый, кстати, глупый, видимо, из бывших помощников генерала Орлова. Как он сказал? «И вы хотите отыскать концы?» А уж ему-то наверняка лучше любого другого должно быть известно, сколько их может оказаться на самом деле…
И тут же новый вопрос: а почему сам Игорь Иосифович оставил своего патрона? Ведь не вчера это произошло и не неделю назад, когда погиб губернатор, а много раньше. То есть пусть они и расстались, однако Рейман по-прежнему остается «своим» в окружении Орлова? И специально прилетел на похороны из своего Израиля?
Мистика!.. Едва он подумал о полковнике, как услышал вежливый стук в боковое стекло. Обернулся, приспустил его и увидел Игоря Иосифовича, дружелюбно улыбающегося ему.
— Я чего подумал, Александр Борисович? День, как говорится, только начался, и если у вас имеется немного лишнего времени, мы могли бы подскочить к одному человеку, с которым, я почти уверен, вам будет интересно потолковать. Нырнуть в то самое прошлое, что вы пытались, извините, не совсем успешно сделать в разговоре с Анечкой. Вы ж поймите, для нее все их с Алексеем прошлое — священно, табу, своего рода. Либо хорошо, либо, извините, никак. А вы, если я не ошибаюсь, решили копать с несколько иной целью. И раз уж на то пошло, так, видимо, есть смысл начинать с самого начала.
— А что это за личность, если не секрет?
— Тайны никакой нет. Он — один из сослуживцев Алексея Александровича, давно уже отставник, некто майор Курашов, но его фамилия вам ровным счетом ничего не скажет. Разве что такой факт — в августе девяносто первого он был командиром роты батальона десантников, которых привел в Москву, на защиту Белого дома, Орлов по приказу нашего главкома ВДВ. Ну, вы помните ту историю. А уже наутро, по указанию Орлова, который, кстати, быстро разобрался во всем происходящем и назвал это фарсом — первым, заметьте! — десантники так же спокойно, как и пришли, возвратились в Рязань, к месту своей дислокации. Алексей Александрович тогда довольно резко возразил и своему командующему, а позже и российскому министру обороны, что абсолютно никакой нужды в его присутствии, как выяснилось по прошествии той, исторической, — Рейман насмешливо хмыкнул, — ночи с девятнадцатого на двадцатое августа, не было. А торчать у Белого дома либо дефилировать по московским улицам, пугая обывателей, как и вообще принимать участие в дурных спектаклях, армии должно быть стыдно.
— Я помню что-то такое, — сказал Турецкий, открывая правую дверь машины и жестом приглашая Реймана садиться. — Но, кажется, им всем потом попало, вероятно, и этому вашему майору тоже, да?
— Уволили из армии — и весь разговор. С Орловым тогда поступить подобным образом было невозможно, в силу разного рода обстоятельств. Он просто получил срочно новое назначение и вскоре отбыл. Ну а когда «господа победители» в спешном порядке, чтоб уже окончательно закрепить за собой право на власть, стали придумывать награды и раздавать их направо и налево верным своим защитникам, вот тут они и припомнили некоторым их неуместную строптивость. И нежелание вмешиваться в политику. Напомню фразу Алексея Александровича по этому поводу: «Как мир — так сукины сыны, а как война — так братцы». Впрочем, для России явление вполне обычное, даже закономерное.
— Фарс, значит? — Турецкий покачал головой.
— Заметьте, это было сказано им во всеуслышание еще тогда, когда для многих, если не большинства, защитников Белого дома исход противостояния был совершенно неясен. Еще и кровь не успела пролиться.
— Интересно, а что он по этому поводу говорил? Не мог же не отреагировать?
— Почему же? Отреагировал, но со свойственной ему прямолинейностью, которую кое-кто предпочитал называть популизмом. Он Булата Окуджаву цитировал. Помните, поэт написал песню, кажется, для фильма про декабристов? «Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась!» Вот она и должна была, эта кровь, по мнению Алексея Александровича, обязательно пролиться, чтобы поставить точку на заранее просчитанных планах «отцов» молодой российской демократии. Что, в сущности, и произошло. Но только Орлов в этом трагическом фарсе отказался участвовать категорически. Так что, едем?
— А это куда?
— Относительно недалеко, в районе Малаховки. Там у Кузьмы дом свой. Есть и московский телефон, я на всякий случай позвонил, выяснил, на месте ли. Сидит. Сказал, что не возражает встретиться, правда, не очень охотно. Но ведь сколько уже времени прошло, кто его знает, чем сегодня человек дышит? Ну и как ваше мнение?
— Малаховка? По Новой Рязанке? Поехали…
3
Нет, не таким представлял себе его Турецкий.