Прощай, Грушовка!
Шрифт:
Хлопали двери в хатах. Скрипел колодезный журавль. Лаяли собаки. Я давно не слышала собачьего лая, в нашем поселке давно перестреляли всех собак. Потом я услышала, как кто-то молился по-польски. Я понимала только слова: «Дева Мария, матерь божья…»
Это Лёдзя стояла у стены, закрыв глаза, скрестив руки на груди. Она прощалась со своими дочурками, убивалась, что покидает их одних на этом свете.
Внезапно кто-то постучал в дверь. Потом мы услышали немецкую речь и лязг железа — открывали замок. Вошел немец.
— Кто
Мама ответила тоже по-польски:
— Мы тут все поляки — я, и моя подруга, и моя дочка.
«Почему она так говорит? — мелькнула у меня мысль, — Мы ж белорусы. Только мама и Лёдзя умеют разговаривать по-польски».
Луч фонарика скользнул по моему лицу, на мгновение осветил мамино лицо и остановился, наконец, на Лёдзе.
— Я могу узнать, откуда пани? Я хочу вам помочь.
— Из Минска. Мы голодаем. Ходили в деревню за продуктами, — торопливо начала рассказывать мама. — И документы у нас есть. Их даже и смотреть не стали. Заперли здесь, а за что — неизвестно.
Поляк слушал маму, в то же время о чем-то размышляя. Потом обратился к Лёдзе:
— Я скажу, что вы мои знакомые. Я могу так сказать?
— Можете, — быстро согласилась мама.
Поляк вышел. Я смотрела то на маму, то на Лёдзю. Нас хотели расстрелять. А теперь… Может, и не расстреляют?
Дверь осталась открытой, но часовой все еще стоял возле нас. Через некоторое время поляк вернулся и что-то сказал часовому, потом обратился к нам.
— Прошу пани. — Он склонил голову в полупоклоне, приглашая нас выйти. — Прошу в покои, пани замерзли.
Он открыл дверь дома, и мы со страхом, точно во сне, переступили порог. В комнате было много немцев. Посередине стояла железная печка, в ней ярко горели дрова.
Наверху, на противне, лежал большой зажаренный гусь. Жир стекал на противень, солдат брал его ложкой и снова поливал.
У стола суетилась хозяйка дома, расставляла тарелки, резала хлеб. Делала она все это с лихорадочной поспешностью.
Хозяйка поставила на стол вареную картошку. Немцы во главе с офицером сели за стол. Они не обращали на нас внимания, будто и не собирались никого расстреливать.
Мы спрятались за печь, присели на лавку. Наш избавитель куда-то отлучился.
Вернувшись, он подошел к Лёдзе:
— Поезд отправится утром. Поедем вместе, я договорился…
На рассвете он посадил нас в товарный вагон, доверху забитый тюками сена.
— Эрик Потоцкий, — отрекомендовался он, когда поезд тронулся.
— Потоцкий? — переспросила Лёдзя. — Так вы граф?
— Нет, только однофамилец.
На стыках рельсов постукивали колеса, иногда поезд останавливался, подолгу стоял среди поля и снова быстро мчался, будто торопился куда-то.
— Я работаю теперь на железной дороге в Минске, — говорил Эрик, — и живу в Минске.
— За что же нас расстреливать? — опять спросила Лёдзя.
— А вдруг вы партизаны, разведчики? У них нет времени выяснять, кто вы такие.
Я слушала Эрика и все никак не могла поверить в наше освобождение.
6
Утром дети идут в школу. Первое сентября. Но школьников, наверно, стало еще меньше, чем было в прошлом году, так как в этот день к нам зашла учительница.
Я не сразу догадалась, что это учительница. Я поняла это, когда она обратилась ко мне:
— Ну, вот, наконец я застала тебя дома. Почему в школу не пришла? Тебе нужно учиться. Тем более школа рядом.
Я молчала. Учительница понимающе улыбнулась, попросила меня пойти погулять, а сама осталась с мамой.
Я села на скамейку во дворе и ждала, пока выйдет учительница. Вскоре она появилась, увидела меня и сказала:
— Так приходи завтра к девяти часам. Не опаздывай.
Сказала так, будто я уже согласилась.
И все же я пошла в школу. Учительница уговорила маму. Школьникам обещали дать продуктовые карточки.
В классе, куда я вошла, восемь мальчиков и девочек слонялись между столами, возле которых стояли ломаные табуретки. Карандаш и недописанную школьную тетрадь я положила на крайний у входа стол. Вдруг я услышала:
— Танька! Вот хорошо, что пришла. Садись со мной. Пятые и шестые занимаются вместе.
Зинка переложила чей-то карандаш и тетрадь на задний стол, освобождая для меня место.
— Тут же занято.
— Ничего.
В коридоре кто-то застучал по железке, это означало звонок. В класс вошла учительница. Все встали. Она подошла к своему столу, посмотрела на нас, вскинула вытянутую руку и сказала:
— Жива Беларусь!
Зинка быстро повторила жест учительницы и ответила:
— Жива! — И бросила на меня гордый взгляд: «Вот как я умею!»
— Еще не все знают, как по-новому надо здороваться. Ничего, научитесь, — сказала учительница. — А сейчас пятый класс начнет урок истории. Прошлое нашего отечества, нашей милой, старой Беларуси вы должны знать прежде всего. И самые первые чувства, которые следует привить вам, — национальные чувства…
Во время уроков к школе подъехала санитарная машина. Фашисты в белых халатах вошли в класс. У двери встал солдат с автоматом. Класс зашумел. Кто-то заплакал, стал проситься к маме. Один из фашистов что-то сердито сказал учительнице. Она растерялась, заговорила торопливо, обращаясь к нам: