Прощай, Грушовка!
Шрифт:
Пока мама собиралась идти в деревню, отец все время молчал, опустив глаза вниз, и только иногда вздыхал. Я знаю своего папу. Если б не болезнь, он бы не сидел дома. А теперь он, как бабушка, ничего не может сделать.
Я ждала маму к вечеру. Вернулся с работы Витя, принес несколько картошин. Я пересчитала — ровно десять, по две штуки каждому. Хорошенечко вымыла картофель, но чистить не стала, чтобы с кожурой не срезать лишнего. Сварила в мундире. Мы поели, а мамины картошины остались в чугунке.
Наступил комендантский
Ночью никто не сомкнул глаз. Мы успокаивали друг друга: мол, разве за один день управишься? Ведь деревня не рынок, где все выставляют свой товар напоказ. Надо пройтись по домам, спросить у людей, кому нужно пикейное покрывало. Так мы друг друга утешали, а уснуть не могли.
И только днем мама постучала в нашу дверь. Я сразу догадалась, что это она, только мама умеет так осторожно стучать, чтобы не переполошить всех. Я бросилась открывать дверь.
Мама вошла раскрасневшаяся от мороза, скинула задубевшими руками большой тяжелый мешок.
— Как ты столько донесла? Ведь надорваться можно, — сказал отец.
— Помогите развязать платок, а то пальцы не слушаются.
Мы помогли маме раздеться. Она опустилась на диван, наклонилась, стянула бурки и стала растирать замерзшие пальцы ног.
— Дай-ка я, — сказал отец.
Он сел на пол и принялся растирать мамины ноги. Пальцы на ногах покраснели и вспухли. Потом он растер ей руки. А мама говорила:
— Мне повезло. Шурин племянник Володя Климович хороший парень, добрый, подсобил мне. До самого города подвез на велосипеде мою картошку. И еще муки мешочек. А чтоб не промерзла, завернул ее в рогожу.
— Спасибо ему. Ты бы не донесла, — сказал отец.
— Почему? Своя ноша не тянет. А тебе, доченька, тетя Шура гостинец прислала. Достань из кармана.
Я вытащила два яйца. Уставилась на гостинец, как на чудо. Я уже позабыла, когда ела их последний раз.
Вид у меня был, наверно, до смешного растерянный, потому что все улыбались, глядя на меня. Спохватившись, я положила оба яйца на стол и сказала маме:
— Ты лучше мачанку сделай для всех. Мука есть.
— На мачанку нужно мясо или колбаса.
— А ты сделай из яйца. Оно все заменит. — Я зажмурилась, представляя, какую вкуснятину буду есть, и мечтательно проговорила: — Царское блюдо.
Через несколько дней пришел к нам Володя. Он был высокий, как Витя, и, наверное, его ровесник. Пришел он в конце дня, Витя как раз был дома. Мне интересно было наблюдать, как они долго смотрели в глаза друг другу. Наверное, они что-то там увидели, одновременно
— Книги читаешь? — спросил Володя, кивнув на этажерку.
— Читаю, — ответил Витя. — Все перечитал.
— А мне дашь что-нибудь почитать?
— Дам.
Володя подошел к этажерке, пробежал глазами по книгам, выбрал «Рассказы» Джека Лондона.
— Эту можно?
— Бери.
Володя засунул книгу за пазуху, взял рогожу, которой укрывал в дороге мешок с картошкой.
— Я пойду? — спросил он почему-то у Вити.
— Я тебя провожу.
Подошла мама.
— Володенька! Спасибо тебе еще раз за помощь. Передай привет тете Шуре. Скажи, как только потеплеет, я опять приду.
— Картошка не померзла тогда?
— Немного прихватило сверху, была сладкая.
— Зато вместо сахара с чаем можно пить.
— Не говори.
Витя с Володей ушли. А я с благодарностью думала о Володе, какой он хороший парень, помог маме привезти картошку.
Через полчаса брат вернулся. Витя сиял:
— Ну и Славка, ну и проныра! Я привел к ним Володю, думал познакомить с хорошим, нужным парнем, а они уже знакомы. Славка со своей матерью ходил в Сенницу, побывали они и в Володиной деревне Канючицы. И так далее.
— А что такое «и так далее»?
— Так говорят: и так далее. Ну и ловкач этот Славка! А мне тогда ни слова не сказал.
2
На всех заборах расклеен приказ генерального комиссара Вильгельма Кубэ об изъятии у населения предметов из меди, цинка, никеля, олова, а также из латуни, бронзы, мельхиора и красной меди.
Дальше шел длинный перечень вещей домашнего обихода, которые должны быть сданы «с сегодняшнего дня и до конца войны».
Я украдкой сорвала приказ и принесла домой. С приказом в руках я ходила по комнате: открутила никелевые шарики с кроватей и бросила в корзинку. Там же очутился термос, бронзовая статуэтка Мефистофеля в большой шляпе, папин чернильный прибор, моя коллекция старинных монет. Самовар в корзинку не влез, и я поставила его рядом. Когда принялась откручивать дверные ручки, мама не выдержала:
— Что ты делаешь? Больше заняться нечем?
— Не желаю помогать фашистам. — И показала маме приказ.
— Как же теперь двери открывать?
— В сарайчике валяются старые, ржавые.
— А это куда денешь?
— Закопаем на огороде. Лучше в землю, чем фашистам отдать.
— И самовар?
В пузатый блестящий самовар можно было смотреться, как в зеркало. Подойду к самовару, увижу свое перекошенное лицо и сразу вспоминаю комнату смеха в нашем довоенном парке. Там вдоль стен стояли такие же кривые зеркала. И люди смеялись, глядя на свои вытянутые или круглые, как блин, физиономии.