Прощай, Грушовка!
Шрифт:
Как бы он стал оправдываться теперь?
Испугался, что арестуют? За что? Ребята были знакомы, работали вместе. Так в этом нет вины.
Значит, Элик был трусом, и трусость обернулась предательством.
Стало быть, Мстислав Афанасьевич прав, назвав Элика предателем. И Славка старался убедить меня в этом. А я не соглашалась.
Почему тогда, в сорок четвертом, я не подумала об Элике? И не поставила его рядом с тем подростком?
Теперь я понимаю: предшествующие и последующие впечатления, лавиной придавившие меня, вытеснили из детской памяти этот мгновенный эпизод. Тогда я просто не придала ему значения.
Почему я тогда не обратила на это внимания? Почему я на многое тогда не обращала внимания? Не было времени оглядеться. Не было опыта. Это теперь я понимаю: в жизни нет мелочей, все важно. И если человек обронил слово, которое не следовало говорить, сделал с умыслом или нечаянно то, чего не нужно было делать, хоть чуть-чуть в душе его непременно надломится что-то очень важное. Это приведет потом к большой беде и самого человека, и тех, кто рядом с ним.
Теперь я уверена, Витя догадывался: в машине, которая ползла за мной по заснеженной улице, сидел Элик, он показал меня фашистам и назвал наш адрес. Его отпустили.
А если б не назвал? Что могло тогда произойти? Он мог бы сказать:
«Михалевичи переехали на другую квартиру. Куда — не знаю. Адрес должен быть на работе».
Поехали бы фашисты по тому адресу, а нас нет. А Элик здесь ни при чем. Его все равно отпустили бы. Если он не знает, где живет преступник, значит, в глазах фашистов он вне подозрений.
На работу Витя должен был идти только на следующий день, он отдыхал после ночной смены. Элик успел бы предупредить его.
Все могло быть по-другому.
Витя убежал бы, и мы вместе с ним. Витя знал, где находится партизанский отряд, ему известны были пароли.
Все могло быть по-другому.
В комнате стало душно, мне не хватало воздуха.
Я подошла к окну, распахнула его. Вместе с утренним ветром в комнату ворвался шум города: гудят, торопятся труженики-троллейбусы, автобусы, шуршат шинами по асфальту легковые машины. Город проснулся, чтобы начать новый трудовой день. Передо мной чистое небо — ни тучки, ни облачка. Утренний ветер легкий и свежий.
А мне не хватает воздуха.
Звоню Славке. Мне нужно срочно поговорить с ним. Удивляюсь его бодрому голосу:
— А я только собирался
— С чем? — не понимаю я.
— С праздником. Сегодня же третье июля. Поздравляю.
Действительно, сегодня третье июля, день освобождения Минска… И день гибели Вити.
У меня такое чувство, будто не фашистская пуля оборвала ему жизнь, а Элик убил его своим предательством.
Говорю об этом Славке по телефону. Он ничего не понимает.
— Подожди меня. Я приеду! — кричит он в трубку.
Мы встречаемся на площади Победы. У обелиска — красные гвоздики.
Сегодня здесь будет много цветов. Ветераны войны наденут все свои награды и пойдут торжественно по улице к обелиску, а благодарные минчане будут бросать им под ноги цветы.
А пока еще утро, и мы идем со Славой по тротуару. Идем, как тогда, весной, мимо портретов героев и вспоминаем Толю, Витю, Володю, Нелю.
— Володя и Неля живут в Минске. Ты виделась с ними?
— Нет, не виделась.
Торопливо, сбиваясь, я рассказываю ему о событиях, которые всплыли из глубины моей памяти.
Он слушает внимательно, некоторое время молчит. Наконец я слышу:
— Я верил, ты должна была разобраться.
— Ведь начинали все они одинаково.
— Начинали… А потом мне Элик сказал: «Главное — выжить». А разве мне не хотелось выжить? Или Толе, или Вите… Но это не было у нас самоцелью. А для него главным было выжить. И это завело его далеко.
— И все же он не самостоятельно пришел к этому. Кто-то помог ему свернуть с пути, по которому он шел вместе с друзьями. Кто отравил его душу ядом приспособленчества, этой жалкой философией: «Цель оправдывает средства»? Ответ напрашивается только один: фашист Курт. Курт ходил к ним домой, вел с ним «душевные» разговоры.
Элик так и не понял, что, предав друзей, он предал Родину.
И все же в памяти останется не Элик.
В памяти останутся Славка и Толя, Женя и Неля, Володя и Витя, и сотни других минских мальчишек и девчонок, подростков — скромных солдат минувшей войны. Ведь совсем не обязательно носить форму, чтобы быть солдатом. Они стали подпольщиками, партизанами не ради славы, а просто потому, что иначе не могли. Родине было тяжело, и они помогали ей. Борьба с врагом стала их жизнью.
И если они хотя бы чуть-чуть, хоть на час, хоть на минуту приблизили конец войны — значит, жили они не напрасно.