Прощай, Грушовка!
Шрифт:
— Ты говорила, будто вы политикой не занимаетесь, а сама нацепила свастику.
Зинка вскинула голову:
— В торжественных случаях нам разрешается надевать.
Сказала это и стала озираться по сторонам. А у меня мелькнула мысль: «Сейчас окликнет любого солдата, и меня схватят. Нет, не заберут, им уже некогда возиться с нами. Пристрелят тут же, на улице». Зинка, видно, подумала о том же, искоса, прищурившись, посмотрела на меня и спросила:
— Не боишься?
Мимо нас, запыхавшись, пробежал мужчина. Зинка посмотрела на часы.
— Мы еще
Мне тоже хотелось поскорее уйти, но я ждала, пока Зинка пройдет мимо постового немца.
И только после этого я стала искать вывеску художественной мастерской.
Мастерская находилась в подвале разрушенного дома напротив театра. Сперва я увидела Лёдзю, потом уже вывеску. Лёдзя посмотрела на меня и пошла вперед. Потом она оглянулась, убедилась, что я иду за ней, свернула в переулок и подождала меня.
— Что случилось? Ты же знаешь, ко мне на работу нельзя приходить. В чем дело?
— Вите нужно увидеть Анюту. Только вы можете помочь.
Лёдзя задумалась. Она колебалась.
— Это связная их отряда, — привела я свой последний довод.
— Она сама должна его найти. Ладно… Пойдем.
Я еле поспевала за ней. Шла она быстро, по едва заметным дорожкам, протоптанным между развалинами. И вдруг я увидела: навстречу шла Неля. Лицо у нее белое, только кожа еще не совсем гладкая, со следами ожогов.
— Неля! Ты! Ой, как хорошо, что мы встретились! Так хотелось тебя повидать, но мне нельзя было выходить из дому. А теперь уже можно. Теперь я приду.
Неля засмеялась:
— Знаю. Все знаю.
— Откуда?
— Знакомься, — сказала мне Лёдзя, — это Анюта…
На следующий день Витя с утра пошел к Анюте-Неле.
Догадываюсь, о чем он будет говорить с нею: проситься в лес. Без связной Вите не найти в лесу партизанский отряд. Пока Витя сидел в тюрьме, отряд не раз передвигался с места на место. А Неля знает все: где находится отряд, пароль и вообще что Вите следует делать. Анюта-Неля все ему скажет.
Никак не могу успокоиться: надо же — таинственная Анюта оказалась Нелей! Жалко, я раньше этого не знала. И тут же отбрасываю эту мысль. Значит, раньше нельзя было. Чем меньше знает каждый, тем безопаснее для всех. Закон конспирации.
Мама места себе не находит, мечется от окна к окну, высматривает Витю. Мне тоже передалось ее волнение. Уж не случилось ли что?
От Северного переулка до Грушовской улицы не близко, надо идти через весь город. А в городе теперь столько гитлеровцев, сколько еще никогда не было.
Вернулся брат часа через два. Мама стала кормить его на кухне.
Откуда только достает мама еду? Всякий раз удивляюсь, когда беру в руки кусок хлеба или лепешку или чищу картошину в мундире. Одна всех кормит! Как она умудряется?
Витя быстро поел. И пока мама мыла посуду, чистила во дворе закопченный чугунок, он принялся за дело. Загнутым гвоздем приподнял угол жестяного листа возле печки, достал из тайника пистолет и сунул его в карман. Из мешочка, набитого патронами, отсыпал половину. Мешочек с оставшимися
— Скажи маме, что вернусь вечером.
Я выбежала вслед. Из центра города доносился гул машин. И сквозь этот гул я услышала грохот далекой канонады, постепенно грохот нарастал, как приближающийся гром, и мне показалось, что запахло горелым. Запах этот откуда-то принесло ветром.
Я вошла в дом, закрыла дверь на засов и направилась к отцу. Он совсем расхворался. Я присела у кровати. Мне страшно, когда отец вот так молча лежит, закрыв глаза, и я стараюсь быть рядом, говорить с ним.
— Папа, хочешь, я тебе стихи Янки Купалы почитаю?
Едва успела я спросить, как в дверь кто-то постучал.
«Витя, наверно, что-то забыл», — подумала я и побежала открывать. По привычке спросила:
— Кто там?
— Элик.
Я растерялась от неожиданности. Подошла мама, и, в растерянности глядя на нее, я прошептала:
— Элик.
Стук повторился, настойчивый и нетерпеливый.
— Открой, — сказала мама.
— А если он не один?
— Все равно они выломают дверь.
— Скорее! — послышалось за дверью.
Я открыла. Вот он, Элик, прошмыгнул мимо, в немецкой форме, с автоматом в руке, от немца не отличишь.
— Не выгоняйте меня! Не выгоняйте! Только вы можете меня спасти! — взмолился он.
Мама торопливо закрывала двери на все запоры. Элик подался в мою сторону. Я невольно отшатнулась.
— И ты, и ты боишься меня?! — взвизгнул он. — Почему?!
— Не кричи. Тихо, — проговорила мама. — Что случилось?
Элик заговорил быстро-быстро:
— Нашу роту везут в Германию. Я убежал из поезда. Я не хочу в Германию! Ненавижу их! Ненавижу!
Я не могла смотреть на Элика в фашистской форме, обвешанного гранатами с длинными ручками, с автоматными дисками в кожаном футляре и ранцем. На голове ненавистная каска. Я отвернулась, отошла к окну. Что делать? Я знала: если Элика найдут у нас, всем конец. Никого не пощадят. И Элик знал. В эту минуту к нашей калитке подошли двое солдат. Остановились.
— Немцы! — в ужасе крикнула я.
Мама бросилась в сенцы.
— Элик, помоги!
Вдвоем они приставили лестницу на чердак.
— Скорее! В конце чердака есть лаз в другую квартиру. Наше счастье, если соседи его не заколотили. Там под кухней у них погреб. В случае чего, прыгай туда. Только не оставь никаких следов.
Элик мгновенно взлетел на чердак, его шаги послышались на потолке. Мы с мамой отставили лестницу в угол. Немцы поднимались по ступенькам крыльца и разговаривали между собой. И тут я увидела автомат Элика. Он положил его у стены в сенцах, когда помогал маме нести лестницу. Я схватила автомат, подбежала к тайнику и остановилась. Куда Витя положил загнутый гвоздь, которым поднимал крышку тайника? Я бросила автомат в печь, сердце колотилось часто-часто. А в дверь уже стучали, но как-то нерешительно. Если б я не видела своими глазами немцев, никогда б не подумала, что это они так стучат.