Прощай ХХ век (Память сердца)
Шрифт:
Многих своих студентов я помню до сих пор. Одни выросли в талантливых инженеров и руководителей производства, банковских служащих, другие стали журналистами, поэтами и переводчиками. Учителю всегда греет душу мысль о том, что в каждом своем ученике он оставил частицу себя. Особенно радостно, когда твои мысли и чувства дали ростки в твоих бывших подопечных. Тогда тебя не покидает ощущение полноты и значимости собственной жизни.
Конечно, не все было безоблачно. Были студенты, которые не понимали, зачем им иностранный язык в техническом институте, и я терпеливо объясняла, что придет время, когда они либо займутся наукой, либо поедут в командировки за границу, и теперешние их усилия не пропадут даром. Тогда трудно было даже предположить, что пройдет совсем немного времени, начнется перестройка, и за границу поедут почти все, сначала потому что можно и из любопытства, а затем по работе. И ко мне придут мои самые последние троечники и скажут: «Как вы были правы, Татьяна Александровна! Английский язык нам понадобился. И мы вспомнили все, чему вы нас учили. Мало того, на фоне других мы выглядели лучше многих». Как я гордилась ими тогда!
Годы моей работы в политехническом институте — счастливые годы. Моя молодость вплелась в молодость самого института и его коллектива. У нас не только преподаватели, но и ректор, проректоры, деканы и заведующие кафедрами тоже почти все были молодые. Вместе мы излучали энергию и желание работать, добиваться успеха. Ректор давал нам полную свободу творчества, если мы справлялись с министерской программой. Мы справлялись и творили, осуществляя свои идеи и идеи нашего молодого руководства, поэтому ходить на работу было радостью. А какие незабываемые, веселые новогодние вечера
Как я уже говорила, в этом году произошло очень важное для меня событие, институт дал мне однокомнатную квартиру-«хрущевку» на улице Ворошилова.
Вопрос о получении мною этой квартиры решался на самом верху — наш ректор договаривался с мэром города, Владимиром Дмитриевичем Парменовым. И неизвестно получила ли бы я свое жилье так быстро, не будь мэр отцом моих друзей Тани и Димы Парменовых. Бесспорно, помогли и другие факторы — то, что я была уже заведующей кафедрой, и институт хотел обеспечить меня жильем, но решение все-таки оставалось за мэром, спасибо ему.
С Таней и Димой мы сблизились в Ленинграде, в мой последний год учебы в аспирантуре. Таня поселилась тогда в нашей комнате, в доме на Мойке, 48. Вслед за Таней появился Дима, который всегда находится рядом со своей красивой, умной и талантливой женой. Таня поступила в аспирантуру одновременно со мной, но так как она была «русисткой», то до этого жила со своими коллегами, так удобнее и полезнее для работы над диссертацией, а затем перебралась к нам. Дима в то время учился на заочном отделении Ленинградского политехнического института. Приезжая на сессии, он часто ночевал в нашей комнате вместе с Таней, был от нее неотделим и незаметно стал частью нашего маленького женского коллектива. А мы, в частности, я стали неотделимы от Димы, его семьи, его друзей, его родителей. Я думаю, что самое замечательное в Диме было его чувство семьи. Подчиняясь этому чувству, он строил свой мир, со своими внутренними законами, правилами, усвоенными из традиций семьи отцовской и дедовской, где все было строго, надежно, обустроено. В его мире каждый знал свое место и должен был соблюдать его условия, иначе начинался конфликт.
То, что его отец является мэром города, я узнала, вернувшись из аспирантуры домой. Я и раньше слышала что-то об этом, но ни тогда, ни теперь не придавала этой информации значения, любое начальство было для меня чем-то далеким, недоступным и, по сравнению с моей жизнью, не важным. Для большинства простых людей власть не имеет значения, пока они с ней не столкнутся. Что такое мэр и что такое быть сыном мэра я поняла через общение с Димой и его друзьями.
Владимир Дмитриевич Парменов был личностью незаурядной. Дима очень гордился отцом, который практически заложил основы того современного города Вологды, который мы видим сейчас. Я же помню его, как строгого и любящего отца, как работящего, ответственного человека, считающего город своим хозяйством и бывшего настоящим его хозяином, радетелем и строителем. Каждый день, до работы он объезжал город на машине марки «УАЗ» и осматривал каждую улицу, дома, дороги, стройки, предприятия и, если находил непорядок, строго взыскивал с провинившихся начальников. Конечно, тогдашняя Вологда была в несколько раз меньше, чем теперь, и крупные предприятия находились за чертой города, то есть меньше было и грязи. Тем не менее, летом улицы с утра были умыты поливальными машинами, и не только в центре, но везде. Речка Золотуха не стала еще сточной канавой, сады, парки и общее озеленение были заложены именно тогда, в годы его управления городом. Владимир Дмитриевич в строгости держал не только своих подчиненных, но и сыновей, никогда не давая им поблажек в воспитании. Я помню, что Димина трудовая деятельность начиналась с рытья канав в рабочей бригаде. Да и квартиру он и его семья получили не сразу, несколько лет они с Таней жили в комнате общежития пединститута.
Чувство семьи Дима распространял и на своих многочисленных друзей, впустив их однажды в свою жизнь, он относился к ним с любовью, но и со строгостью старшего члена семьи. Мы, его и Танины друзья, проводили неимоверное количество времени вместе, собираясь под их гостеприимным кровом по праздникам, по вечерам, засиживаясь за полночь и отправляясь на ночные прогулки по любимому городу. Мы много говорили с Димой, как все молодые люди горячо спорили, обсуждая «мировые» проблемы, но чаще просто веселились, объединяясь вокруг Диминого гнезда. У него собирались наши с Таней коллеги по институту и Димины коллеги по оптико-механическому заводу, где он тогда начал работать. Из наших с Таней друзей ближе всех мне стали Ира Смирнова и ее муж Виктор. Женя Шибаев и веселый, умный, артистичный Лев Колотилов тоже стали моими товарищами. Ира была моей коллегой по пединституту, а Виктор работал тогда хирургом в отраслевой Водниковской больнице. Они были моложе меня лет на пять и живут в моей памяти, как пара молодых, красивых, веселых и крепких ребят, у которых до поры до времени все было хорошо — была любовь, малыш Олежка, своя квартира на улице Ярославской и куча друзей. Я хочу и буду помнить их только такими, какими они были тогда. К сожалению, и он, и она уже ушли из жизни.
Моя квартира состояла из шестнадцатиметровой длинной и узкой комнаты, пятиметровой кухни и совмещенных удобств. Комнату и кухню соединял узкий проход. Переезжать от родителей помогали все, сестра, ее и мои друзья и, конечно, вездесущий Славка Попов. Он больше всех суетился и на весь свет шумел, что ни за что больше не будет заводить ученых подруг, чтобы не надрываться, перетаскивая такое количество книг. Обставить мою небольшую комнату не составило труда, я купила два книжных шкафа вологодского производства, из деревоплиты, покрытой лакированной бумагой цвета красного дерева, письменный стол и рабочее кресло, а также простенький пружинный диван. Кто не получал жилье впервые в жизни в тридцать два года, тому не понять охватившего меня счастья. У меня, наконец, был свой угол, место, куда я могла прийти после работы и расслабиться, почитать, подумать, принять друзей. Правда, сначала мне даже не хотелось никого принимать, а только быть там наедине со своей радостью. Мне настолько тогда хотелось побыть в тишине, что я даже телевизор не купила, и не покупала его еще много лет, пока не вышла замуж. От избытка чувств я сначала мыла пол в своей квартире каждый день, через месяц — раз в два дня, а через полгода, как все, раз в неделю. Вот как быстротечно счастье! Теперь я занялась переустройством своего гнезда. Я добыла через Диму линолеум на кухню и в коридорчик, аж пять квадратных метров. С помощью соседей, Тамары и Толи Андриановых оклеила стены красивыми вологодскими обоями из бумаги (других тогда не было, или я не знала об их существовании), покрасила светлыми красками кухню и ванную. На кухне Толя Андрианов, мой коллега по «политеху», выложил белой плиткой фартук над плитой и мойкой, а ванную комнату украсил черной плиткой! Я носилась по городу в поисках штор, люстры и светильников. Неожиданно нашла прекрасный, дорогущий вьетнамский ковер и не устояла, купила его. Современный молодой человек не увидит в этом ничего особенного. Но представьте, что в те годы мебель была только такая, какую я здесь описала, поэтому во всех квартирах стояли одинаковые шкафы и одинаковые диваны, на кухнях были одинаковые белые посудные шкафчики, столы и табуретки мебельного производства из города Сокола, Вологодской области. Плитка была только отечественная, прибалтийская, и только белая. Черную плитку я нашла случайно, и она смотрелась в ванной особенно изысканно.
Все на свете относительно! Моя дочка Маша, когда ей было два года, с гордостью рассказывала бабушкиным знакомым, что она живет в трехкомнатной квартире, состоящей из комнаты, кухни и ванной.
Летом мы с сестрой Леной снова собрались в Чехословакию. Прошло двенадцать лет со времени моей первой поездки к подруге Миле и десять лет с того страшного события в 1968 году, когда Чехословакия впервые попыталась выйти из состава социалистического лагеря и обрести политическую и экономическую самостоятельность. Дело было неслыханное. Выйти из социалистического блока, который противостоял западному блоку НАТО, означало нарушить военно-политическое равновесие, с таким трудом достигнутое в мире после второй мировой войны. Не имея понятия о реальной внешней политике Советского Союза, веря в заявления советской прессы о добровольном союзе стран социалистического лагеря, постоянно слыша и читая об огромной экономической помощи, предоставляемой нами этим странам, я не почувствовала ничего, кроме страха за своих друзей и недоумения. Как такое могло случиться, когда во время моей первой поездки к Миле ничто не предвещало этих грозных событий. Разве что, удивляло количество западных немецких туристов, которые были повсюду и вели себя как дома, да в пражских магазинах продавщицы делали вид, что они не понимают по-русски, когда я к ним обращалась. Все произошло пугающе быстро: недовольные пражане и жители других крупных городов вышли на улицы, требуя свободы самоопределения и протестуя против засилья просоветской коммунистической партии. Моя страна и другие страны восточного блока в течение суток ввели в Чехословакию войска, танки и пехоту для наведения порядка. Причем, как говорили потом очевидцы, русским солдатам было приказано не стрелять в людей, а подавлять их морально мощью танкового соединения, прошедшего по всем дорогам страны. Они и не стреляли, поэтому погибло много наших солдат, которых линчевала разъяренная толпа. Все это остается на совести наших тогдашних правителей. Зато немцы и румыны стреляли по беззащитным людям и были пролиты моря крови, и побитая Чехословакия вернулась в лоно социалистического лагеря. Я пишу об этом, потому что была так тесно связана с Милой, ее родителями и друзьями, потому что нас связывала настоящая дружба, и для нас эти события — незаживающая рана. Накануне всего происшедшего Милу и ее родителей общественность Свита подвергала остракизму, с ними перестали общаться, обзывали русофилами и угрожали расправой только за то, что у них побывала в гостях русская девушка, за их доброе отношение ко мне.
Десять лет спустя, время и усиленная финансовая подпитка существовавшего тогда режима, почти залечили душевные раны моих друзей, в очередной раз была усилена роль коммунистической партии и надзирающих органов, и страна вновь приобрела внешне процветающий вид.
Я во второй раз ехала к своей Миле, а Лена к ее сестре Ярке. Тремя годами раньше Мила отдыхала в Сочи и встретилась там со своим будущим мужем, русским молодым человеком из Москвы по имени Олег. Он был моложе Милы на восемь лет. Она звонила мне из Сочи и восторженно рассказывала, какой он красивый и умный и как он в нее влюблен. В те времена браки с такой разницей в годах были редки, и мне Милина идея выйти за него замуж совсем не понравилась. Я ее уговаривала подумать, подождать, посмотреть, как он будет вести себя, когда она уедет домой. Она меня послушала и уехала в Свит одна. Через некоторое время к нам приехал Олег, чтобы познакомиться и убедить меня, что он любит Милу. Он и в самом деле был очень красивым мальчиком, к тому же обаятельным и милым в обхождении. И как я ни была предубеждена против него, он сумел очаровать меня. А я никогда не умела особенно разбираться в мужчинах, да и альфонсы мне прежде не попадались. Должно быть, в Вологде их было мало, а в Москве я бывала редко и общалась там только со своей дорогой тетушкой Машей и ее семьей. В общем, они поженились и начали свою семейную жизнь в Москве. На первых порах им пришлось жить вместе с мамой Олега в коммунальной квартире. Милу потрясли две вещи, которые она наблюдала в этой семье — мама Олега не готовила еды, зато беспрестанно стирала и кипятила на общественной кухне белье. Как выразилась Мила «варила белье». То, что оно получалось белоснежным, ее радовало, но радость эта быстро улетучивалась, поскольку часто приходилось сидеть голодной. К счастью Мила была хорошей хозяйкой, а так как работой она не была перегружена, то готовила на всю семью. Некоторое время спустя Моссовет предоставил Миле, как иностранной гражданке, вышедшей замуж за советского подданного, отдельную, сильно подержанную однокомнатную квартиру в «хрущевском» доме. Не знаю, кто там жил до Милы и Олега, но квартира была в жутком состоянии, грязная, ободранная, с вонючими туалетом и ванной. Справившись с первым шоком от увиденного, Мила с большим энтузиазмом и со знанием дела взялась за приведение квартиры в божеский вид. Когда я их навестила, там уже были оклеены стены, было чисто и светло, но мебели пока не было — не на что было покупать, и ребята спали на надувных матрасах. Ни Мила, ни Олег не зарабатывали достаточно денег, чтобы сразу зажить обеспеченно и красиво. У Олега стали случаться нервные срывы, оказалось, что у него какое-то нервное заболевание, или он хотел внушить это Миле. Однако она проявила незаурядную силу характера и энергию, заставила его лечиться, а на лето отправила работать в строительный отряд, зарабатывать деньги на обустройство жилья. Были тогда такие отряды, обычно состоявшие из студентов, учащихся старших классов и разных училищ, но можно было устроиться туда и просто молодому человеку, имевшему в отряде знакомых. Организованные в начале шестидесятых годов двадцатого века, эти отряды изначально были комсомольскими передовыми дружинами, которые отправлялись за романтикой на стройки пятилеток, чтобы оставить свой след в развитии и обустройстве страны. Постепенно они выродились в строительные бригады мобильной рабочей силы, дававшие возможность многим молодым людям заработать летом денег на учебу в вузах и просто на жизнь. Олег уехал с одним из таких отрядов, который подрядился строить коровник в одном из северных регионов нашей необъятной страны. Вернулся он оттуда грязный, больной и без особых денег. Признался Миле в измене, очень каялся, плакал и уговорил ее уехать в Чехословакию, чтобы начать новую жизнь.
Они уехали. Поскольку у Олега не было высшего образования, Мила устроила его работать на металлургический комбинат в городе Кошице, простым рабочим-сталеваром. Сама Мила начала в это время карьеру работника органов государственной безопасности Чехословакии. Семейная жизнь у них трещала по швам. Именно тогда Мила и пригласила меня приехать в гости. Кошице — город словацких металлургов, очень похожий на Череповец и даже состоявший в его побратимах, однако, по-европейски ухоженный и не дымный. Олегу и Миле предоставили однокомнатную квартиру в новом доме, вдали от металлургического завода. До моего приезда Миле удалось отделать только кухню, зато как здорово! Она оклеила стены моющимися обоями в мелкую розочку, у нас таких еще не было, и постелить во всей квартире, включая кухню, коридорчик и ванную ковролин. Для меня это тоже было внове. А на мебель они пока все еще зарабатывали, из-за чего Мила очень переживала. Напрасно, потому что мне и так все нравилось. Нравилась уютная, довольно большая квартира, встроенная кухня, сверкающая чистотой ванна и отдельный туалет. Нравились и молодые Милины соседи — шофер Фердинанд и его беременная жена Мартина, одинокий Милин коллега по работе, пригласивший меня в гости к своей маме, где меня впервые угостили фаршированной курицей — блюдом на любителя. Удивительно было слышать, особенно после событий 1968 года, от жены Фердинанда, что словаки довольны современным уровнем жизни и хорошо понимают, что уровень этот держится исключительно на советской помощи и что они благодарны моей стране за это. Удивительно, потому что я не вызывала ее на этот разговор, да и вообще не касалась политики.