Прощай, Лубянка!
Шрифт:
Ровно в назначенный час, уже за полночь, из остановившегося «жигуля» вышел стройный, бородатый мужчина, известный мне по телевизионным передачам. Я представился и сразу попросил дать мне возможность выступить на конференции. Но Чубайс не торопился с ответом. Почти час мы бродили по улице, пока я излагал тезисы своего выступления, рассказывая о себе и причинах, побудивших меня пойти на такой шаг. Кажется, я сумел убедить Чубайса в искренности своих намерений. Договорились, что о предстоящем появлении генерала КГБ на конференции никто не будет знать вплоть до официального объявления, за 10 минут до моего выхода на трибуну.
Перед началом конференции мне неожиданно позвонил Марк Дейч из радио «Свобода» и, ссылаясь на рекомендацию помощника Афанасьева,
Я начал свое выступление под аплодисменты. Затем воцарилась напряженная тишина. Нет смысла воспроизводить эту речь, но напомню ее суть: «Мы не можем всерьез заняться перестройкой нашего общества, если не освободимся от пут организации, которая проникла во все поры нашей жизни, которая вмешивается по воле партии или с ее ведома в любые сферы государственной и политической жизни, в экономику, культуру, науку, религию, спорт. Сегодня, как и 10, и 20 лет назад, рука КГБ или его тень присутствуют повсюду, и когда говорят о новом облике госбезопасности, об идущей там перестройке, то это большая ложь. Речь может идти скорее о косметике, о наведении румян на жухлое лицо старой сталинско-брежневской школы. На деле у нас сохраняются все основные элементы партийно-полицейской диктатуры, где первым помощником и пособником ЦК КПСС является КГБ.» Для того чтобы добиться реальных перемен в стране, необходимо демонтировать этот аппарат обмана и насилия.»»
Когда я кончил, зал взорвался. К трибуне побежали люди, защелкали фотовспышки. Я долго потом не мог оторваться от десятков советских и иностранных журналистов, дотошно выпытывавших подробности моей биографии, причины, побудившие меня выступить.
Такой реакции я не ожидал. В моем выступлении не было сенсаций: все, о чем я говорил, большинство советских граждан если не знало, то ощущало практически. Те же, кто знал, предпочитали молчать. Для Запада в моих откровениях тем более не содержалось ничего нового. Важен был сам факт — бунт в цитадели системы. Теперь надо было ждать санкций: КГБ простить случившегося не мог.
В течение последующих двух недель я пережил шквал встреч и интервью. По предложению группы народных депутатов РСФСР я выехал на два дня в Кузбасс, где намечалась забастовка шахтеров. Впервые я выступил там на массовых митингах, выражая солидарность с решимостью рабочих крупнейшего в стране угольного бассейна отстаивать свои права. Полученный от общения с шахтерами заряд энергии привел меня и на другой массовый митинг — на этот раз в Москве, на Манежной площади.
Стоя на импровизированной трибуне рядом с лучшими представителями нашей интеллигенции — политическими лидерами перестроечной волны, видя перед собой полумиллионную толпу единомышленников, я испытывал чувство уверенности в неизбежной победе реформистских сил и личной причастности к грядущим переменам. Я многое потерял, но приобрел гораздо большее. Почти все мои бывшие коллеги сразу забыли номер моего телефона, но зато его откуда-то узнали сотни других людей, в том числе бывших чекистов, желавших встретиться со мной и поделиться мыслями о происходящем в стране.
По вечерам телефон в квартире не умолкал. Разные голоса звучали в трубке. Кто старался приободрить, кто визгливо матерился или угрожал, кто сочувствовал. Жизнь вышла из привычной колеи.
1 июля газеты опубликовали указ Президента о лишении меня всех правительственных наград и звания генерал-майора. Правда, узнал я об этом не из газет, а раньше, слушая передачу Би-би-си.
Большого удивления указ Президента у меня не вызвал, внутренне я был готов к расплате. Правда, я не предполагал, что именно в такой форме обрушится наказание, но что оно последует после моих заявлений — сомнений не было…
И снова звонки, звонки, звонки…
Не снимать трубку нельзя. Легче всего в такие моменты закрыть двери, зашторить окна, отключить телефон — оборвать все связи с внешним миром, создав искусственную изоляцию, иллюзию покоя.
Этот звонок был явно не местный, так сигналит междугородная. «Извините… с вами говорит Велигодский… — прозвучало в трубке. — Нет, нет, вы меня не знаете… Я вам звоню по поручению своих товарищей из научно-исследовательского института «Газпереработка» в Краснодаре. Сотрудники института решили выдвинуть вашу кандидатуру в народные депутаты СССР. Выборы в Верховный Совет давно прошли, но Иван Кузьмин Полозков — первый секретарь Краснодарского крайкома партии — вынужден был снять с себя полномочия, и теперь имеется вакансия…»
Я задумался. Роем пронеслись в голове несвязные мысли, вспыхнули яркие картины из зала Большого Кремлевского дворца, где заседал Первый съезд народных депутатов России, ставший ареной жестокой борьбы за пост Председателя Верховного Совета РСФСР. Миллионы людей сидели у телевизоров, наблюдая за этой борьбой. Голубой экран, как окно в напряженный, наэлектризованный зал. Вот тогда я, как и множество других людей, увидел Полозкова.
Поначалу было не очень понятно, как этот человек, казавшийся все время плохо выбритым — темный подбородок и темные пятна под носом на загорелом лице — как этот человек, сидевший, чуть скособочившись, по контрасту— рядом с более ухоженным на вид давним членом Политбюро Воротниковым, — косноязычный, изложивший свою программу со множеством общих мест, может претендовать на столь высокий пост.
Их осталось двое — Иван Полозков и Борис Ельцин — после первого тура голосования. И никто не мог с уверенностью сказать, что победа останется за Ельциным — бесспорным лидером России, пользующимся доверием подавляющего большинства избирателей.
Ельцин шел к трибуне внешне спокойно и уверенно; в нем не было ни кичливости, ни высокомерия. Сила, исходившая от Ельцина, была понятна. То была сила убеждений, ясности своей правоты, боли за нищенскую и жестокую долю, доставшуюся народам страны. Такую силу трудно покорить и одолеть.
Но вот поднялся на трибуну профессиональный партийный работник, и какая-то часть зала разразилась аплодисментами.
Ивана Полозкова не очень-то знали, но слышать о нем слышали. Газеты писали о том, как он яростно выступил против кооперации, как отрицал аренду, как ненавидел личное подсобное хозяйство крестьян, считая, что все должно быть «колхозно-совхозным», как покрывал неприглядные дела в Краснодарском крае. Но почему так горячо его встречали?
Конечно, легче всего было объяснить, что Ивана Полозкова «двигает аппарат», в зале орудует целая группа поддержки, среди депутатов распространяются листовки, направленные против Ельцина и восхваляющие Полозкова… Но всего этого явно недостаточно, чтобы владеть чуть ли не большинством делегатов съезда.