Прощай, любимый Дрезден-Сити!
Шрифт:
– Закурить нету?
– спросил он, внезапно переведя взгляд на меня.
– Не курю!
– отвечаю я не слишком резко.
– А выпить со мной не хош?
– Не пью!
– О! Уважаю!
– и тут же похлопал меня панибратски по плечу, отчего моя душа ускакала в пятки, предвкушая чего-то недоброе - Вот вижу, нормальный пацан! Н то шо нкоторые.
Он ещё долго уговаривал меня разделить с ним его купе, обменяв билеты, но я вежливо отказался и после этого он от меня отстал. Зато начал приставать к дамам, чем уже реально начал меня злить.
К счастью обстановка
Тут же пассажиры выстроились в очередь в вагон. Замелькали украинские и русские паспорта, которые страждущий путешествия народ показывал этой немолодой и весьма тучной проводнице вместе с билетами.
Когда меня впустили в поезд, первое, что я сделал, это залез на свою полку, закинул дорожную сумку наверх и вытащил айпод из сумки, куда я предварительно закачал кучу панка и, что было абсолютно в тему поездки, индастриала (а то, сколько можно в поездах слушать этот самый `шансон с нечеловеческим лицом'). И так потом улетел в астрал от звуков любимой мной музыки, что не сразу заметил появление соседей по купе - немолодой пары, состоявшей из осыпанного с ног до головы бородавками мужа и жены - крашенной блондинки, заметно начавшей оплывать после вторых или третьих родов, а так же 50-летней женщины, которая, как позже выяснилось, ехала в Щорс к родственникам.
Тут поезд тронулся.
Земля города Питера медленно, а затем всё быстрее и быстрее стала уходить из-под колёс поезда. Позади остались Обводный канал и Купчино, мимо проехали Шушары, Пушкин и Павловск, впереди были Оредеж, Дно и призрачная российско-беларусская граница.
Проверка билетов вытащила меня моментально из астрала, и я тут же перезнакомился с соседями.
50-летняя тётя Валя, как я уже говорил, ехала в Щорс, бородавчатый Михаил и его жена Людмила - русская из Узбекистана, всё время жаловавшаяся на свою бывшую родину катили до самого Днепра повидаться с родственниками Михаила.
В дальнейшем соседи переключились на свои малоинтересные мне темы, и я залез обратно на полку, чтоб уйти в полный и окончательный музыкальный астрал до следующего дня.
На границе.
Проснувшись на следующий день, я увидел, что поезд стоит на залитой дневным солнечным светом и словно бы отдраенной до европейского лоска железнодорожной станции. Вскочив с постели, я стал рассматривать название железнодорожной станции, но, увы, меня ждал облом - названия станции я так и не увидел.
Одевшись, я вышел в коридор вагона, и случайно столкнувшись с проводницей, спрашиваю её:
– А что это за станция такая, на которой мы стоим?
На что проводница мне отвечает:
– Это Жлобин, молодой человек!
– Жлобин?
– удивляюсь я - Как-то не очень похоже!
– Вы как-то очень давно не ездили на поездах, юноша!
– усмехнулась проводница и ушла к себе пить чай.
А я остался и тщетно пытался уловить хоть что-то что напоминало мне станцию Жлобин, какой я помнил её по предыдущим поездкам из Дрезден-Сити и обратно.
А помнил я её другой - с синим зданием вокзала, асфальтовыми платформами и бесконечной вереницей торговцев игрушек, которые торговали игрушками вероятно местного производства. Теперь не было этих продавцов игрушек, асфальт на платформах сменила плитка, а вокзал был перекрашен в кремовый цвет, про крышу и говорить нечего. `Ладно, ещё такие перемены, но чем продавцы игрушек не угодили Батьке Лукашенко или кому-то из его подчинённых? А может, они просто должны были исчезнуть на пути дивного нового мира, как ларёчники пали под напором гипермаркетов?`
И вспомнил я строчку из старой песни Егора Летова, которую слушал неоднократно в юные годы: 'Пластмассовый мир победил/Макет оказался сильней'. Сейчас она как нельзя лучше отражало моё ощущение перемен за окном поезда.
А поезд двинулся дальше в сторону Гомеля. Всю дорогу я не вынимал наушников из своих ушей, так как по радио ожидаемо-предсказуемо во всю насиловали уши обитателей поезда бесконечные Стасы Михайловы, Лепсы, Аллегровы, Любы Успенские и прочий шансон с нечеловеческим лицом создаваемый для домохозяек со всего бывшего СССР. Кое-где слышались и песни на рднй мов, но они были примерно того же уровня и слушать их мне было как-то западло.
– Александр!
– крикнула меня тётя Валя - Почему вы к нам не присоединитесь? Неприлично как-то избегать совсем соседей!
Я снял наушники, положил айпод назад в сумку и взяв оттуда припасы съестного примоединился к соседям по купе.
– Отчего вы о себе не рассказываете - спросила меня тётя Валя.
– Да я вообще не особо и разговорчив - ответил я - Да и что рассказывать? Школа, универ, безработица, несколько работ, о которых и вспоминать неохота.
– А в Украину, зачем едете?
– Друзей повидать старых хочу, а заодно и одноклассников. Соскучился я по ним всем. Как и по солнышку.
– Украинское солнышко это хорошо!
– сказала тётя Валя - самой вся эта ленинградская слякоть поднадоела, но я уже старая женщина и украинскую жару боюсь не перенести - с сердцем совсем плохо.
– А я вот соскучился по жаре - мечтательно вздохнул я - у нас всё равно есть где купаться.
А поезд тем временем подъезжал к Гомелю. Долго силился я отыскать следы недавних граффити-войн фашистов и антифашистов, которые происходили за окнами моего поезда в самом начале нулевых - задолго до того как фа/афа разборки перекинулись на Россию, где долгое время ещё боялись до этого даже зачёркивать нацистские свастики и кельты. Но, увы - всё закрасили и стёрли. Только и осталась свежая краска кремового цвета.
В Гомеле поезд встал на 20-минутную стоянку и, воспользовавшись этим мои соседи по купе мигом соскочили на платформу за свежим воздухом и сувенирами, а я остался в купе, опасаясь за сохранность своих вещей. По коридору стали проходить торговцы, и я купил у них большую шоколадную плитку, которую тут же продегустировал. Плитка оказалась твёрдой как камень и не догадайся я использовать боковые зубы - мигом стал бы похож на певца Шуру, а то и ещё круче - на Горшка из Короля и Шута. И после такого экспириенса я спрятал плитку до лучших времён.