Прощай, Южный Крест!
Шрифт:
— Мам-ма моя! — невольно воскликнул Москалев.
Птица игрушечным ватным мячом отлетела в сторону, опустилась на круглую песчаную плешину. На этот раз после удара она не хромала, шаг ее был ровным, как у танцорки из детского балетного ансамбля, — травма, полученная на глазах Москалева, прошла быстро.
— Ну ты, молодец, — пробормотал размягченно, с сочувственными нотками Геннадий, — до крови готова расшибиться. — Он снял с бочки кастрюлю с двумя вспухшими, сочными бифштексами, концом ножа подцепил один кусок, пристроил его на лепешку сверху, как матрац на диван. — М-м-м! — пробормотал он, невольно шалея от вязкого мясного духа, в следующий миг овладел собою, выглянул из вигвама, выкрикнул, обращаясь к птице: — Не вешай грех на меня, не разбейся… Чего тебе от меня надо?
Птица, сидевшая в тридцати метрах от вигвама на песчаной плешине, горестно, очень внимательно глядела на человека и молчала. Она словно бы была послана некими высшими силами, не земными, а скорее небесными, понять ее действия Геннадий не мог, они не укладывались у него в голове.
Прикрыв дверь, он сунул в рот кусок лепешки с бифштексом, обрезал у самых губ ножом и, морщась, со стонами, застревающими в горле, начал старательно перетирать мясо деснами. Растер, одолел-таки понемногу, приступил ко второму куску, так же мучительно, долго стал с ним расправляться…
Мнет мясо деснами, морщится от боли, а сам все прислушивается: не врежется ли серая незнакомая птица в окошко вновь, — стекло там хлипкое, тонкое, может вылететь в одно мгновение, долго не продержится, но птица чего-то затихла, больше не возникала…
Может, улетела? Геннадий выглянул за дверь — нет, не улетела. Птица сидела на берегу насупившаяся, сердитая, словно бы столкнулась с некой несправедливостью, с которой не была согласна и вообще, может быть, даже столкнулась с бедой. Вид у нее был не только сердитый и нахохлившийся, но и одинокий, печальный. Что-то в мире происходило, что-то дымилось, созревало, готово было взорваться, но этого Геннадий не видел, он только чувствовал: должно было что-то произойти… Но что?
Пока он справлялся с жареным мясом, птица продолжала сидеть на берегу, совсем не делая попыток подняться, но едва он закончил есть, как довольно увесистый удар встряхнул дверь: серая птица решила поискать новый вход в вигвам. Геннадий только головой покачал, потом озадаченно подергал одним плечом: с птицей происходило что-то не то…
Попыток проникнуть в дом птица не оставляла до самого вечера, в сумерках же, окрашенных в тревожный багровый цвет, словно бы где-то неподалеку догорал большой дом и накрывал пространство зловещей кисеей, птица исчезла.
Странное дело, он думал о ней и в ночи, когда ничего не было видно, лишь слышен ворчащий голос накатывавшихся на берег плоских волн, задавал себе вопрос: куда подевалась птица? — но ответа на него не находил… Как не находил ответа и на другой важный вопрос: откуда она взялась, из каких неведомых далей прилетела?
Лёг спать усталый, словно бы выпотрошенный, с гудящей головой.
Ночью, очнувшись, но не стряхнув с себя остатки сна, а значит, не придя в себя, он вновь услышал голос матери:
— Гена, не переживай… — Тут в голосе Клавдии Федоровны что-то треснуло, в трещину натекло беспокойство. — Только не пей больше, ладно? Пожалуйста!
Голос матери пропал. Больше часа Москалев лежал с открытыми глазами, ждал, когда голос зазвучит вновь… Голос не зазвучал.
Утром Геннадий закинул сеть, раздал вижучам рыбу, хотел было забраться в вигвам, прилечь, отдохнуть немного, но сверху, со своего поднебесного холма спустился Луис:
— Амиго, тебя чего-то продавщица из маркета ищет…
Продавщицей в магазине была интеллигентная городская женщина, не похожая на коротконогих плечистых дам, считавшихся гордостью племени вижучей, — тонкая в талии, высокая, с приветливым лицом.
— Интересно, что ей от меня надо?
— Может, задолжал ей денег?
— С чего бы это? Такого я не помню. Денег у меня вообще давно не было. — Геннадий приподнял одно плечо, словно бы хотел что-то вспомнить, но не вспомнил и промолчал.
Глянул в осколок зеркала, причесался и пошел в магазин — раз человек ищет его, значит, дело какое-то есть… Галька под ногами поскрипывала легко, будто морозная крупа, звук этот забытый навевал грустные мысли, рождал болезненные ощущения — последнее время особенно часто, и чем дальше, тем чаще ему вспоминался дом, Владивосток, Находка, разные местечки типа Мил лионки, рынка на автобусной станции, улицы Тихая, где жил брат Володька, у него даже горло сжимало, когда он думал о тех местах.
Так, сопровождаемый воспоминаниями, он довольно скоро доскакал по берегу до магазина. Без отдыха и наблюдений за океаном, поскольку ветер холодный, льдом и снегом пахнувший, тянул из Антарктиды, хотя в иное время Геннадий точно бы пару раз остановился, чтобы полюбоваться на рябь, в которой бултыхаются головы двух морских львов, а заодно выковырнуть из песка пару раковин чоричо…
В магазине продавщица, увидев его, округлила глаза:
— О, молодец, русо, что пришел. Тебе из Сантьяго звонили, по-моему, из вашего посольства.
— Интересно, зачем я им понадобился?
— Этого я не знаю. — Продавщица извлекла из халата сложенную в несколько раз бумажку. — Вот тут телефон — просили передать. Звони в Сантьяго.
Геннадий замялся. Признался, сжимаясь в комок: неприятно было признаваться, что он нищ, как дырявый сапог, но признаться пришлось:
— У меня нет денег, чтобы позвонить, мадам.
— Все равно звони, — продавщица придвинула к нему старый, тяжелый, как кирпич, телефонный аппарат времен Христофора Колумба, с потрескавшимся диском, — деньги, пятьсот песо, потом отдашь. Я так полагаю — дело важное. А "полмили", в конце концов, можешь рыбой отдать.
— Будет сделано, мадам. — Геннадий развернул бумажку. Номер был столичный. Ощущая, что внутри зашевелилось что-то встревоженно, а пальцы одеревянели, — так бывало, когда он сильно волновался, — Геннадий потряс руками, чтобы сбросить с них подступившую тяжесть и набрал номер.
Трубку, как и положено в дипломатических представительствах, подняла дежурная "пишбарышня", призывно пропела в телефонный эфир:
— Посольство Российской Федерации.
Москалев назвался, до конца договорить не успел, — "пишбарышня" перебила его: