Просека
Шрифт:
— Вадим Ермолаев, — он сильно пожимает мне руку и продолжает говорить Грише, что в Пикалевском стройтресте он взял расчёт, потому что поссорился с управляющим. Едет на кедринскую стройку, до которой отсюда километров сто.
— В Кедринске ещё и производственной базы нет, — говорит он, мне хотят вроде отдать этот объект. А вы в каком институте занимаетесь?
— В Политехническом. На гидротехническом факультете, — говорю я.
— Хороший факультет… А что же, сейчас на практику посылают зимой?
— Сейчас у нас учебная практика, — вру я, — у нас две в этом году: учебная — зимой, производственная
— Смотри-ка ты, — говорит прораб, — это, пожалуй, правильно сделали. Я в Москве учился, тогда практика начиналась после третьего курса. А сюда, к речникам, вас прислали?
— Нет. У нас практика в ленинградском порту. Но работы там нет. Я приехал сюда просто подработать.
— Понятно. Понимаю. Вам бы в Пикалево надо было ехать. Там мастером могут взять. И временно взяли б. Там тракторы в грязи тонут — дыра жуткая. Специалистов не хватает. Странно у нас как-то получается: каждый год техникумы, институты выпускают специалистов, все едут за трудностями, — он смеётся, — на восток, на север, а тут такая работа, что чёрт ногу сломит, а никто не едет! Или не знают… Вам ещё три года учиться?
— Да.
— Ну, с работой над дипломом считайте все четыре. К тому времени в Кедринске начнут плотину возводить. Там завод огромный строить будем. Город вырастет. Знаете, сейчас стараются везде возле новых городов создавать водоёмы. Я уже бывал в Кедринске, рельеф отличный: низкие холмы, лес кругом; речонка такая — Норка — протекает в лощине. Лощина глубокая, перекроют её, и водоём будет. А вообще — работы там лет на десять — пятнадцать. — Он хлопает меня по плечу. — Это я уже агитирую вас: после института сразу в Кедринск приезжайте. Что такое, Вера?
— Мы можем опоздать, — сказала Вера Николаевна.
Да, да, — Николаевна, её не назовёшь сейчас Веркой. Гриша тоже с удивлением посматривает на неё. На лице её какая-то горделивая улыбка. Даже надменность. Никто бы не поверил, что она может кричать: «Эй, бродяги мои бездомные, ужин стынет на столе!» Или что-нибудь в этом роде…
— Успеем, Вера. До восьми ещё далеко.
— Вы когда кончали институт? — спросил я.
— Перед войной. Вернее, уже во время войны. Дипломные работы не успели закончить, досрочно защитили. И на фронт. Так — в Кедринск? — спросил он. — Я патриот этих мест! — Он засмеялся. — Нет, я вполне серьёзно. У нас ведь как: начнут в газетах и по радио талдычить о романтике дальних мест, и молодые несутся куда подальше. Думают, будто геройски поступают. А где это, скажите, знаменитые «далеко», «край земли»? Вот я в Кедринске должен строить полигон, бетонный заводишко, растворный узел — всю базу, а рабочих дадут человек пятьдесят. И мастера нет. Вот вам и край света. Да и жить где буду, ещё не знаю: там и бараков нет…
На улице метёт. Мы то и дело прикрываем ладонями глаза от колючего снега.
— Как там теперь в институтах, — говорит прораб, — крепко гоняют на экзаменах?
— Всяко бывает.
— А как заработки на перевалочной?
— Пока ничего, — отвечает Гриша, — жить можно: рублей шестьдесят — семьдесят по кругу на день приходится…
Дуся встречает гостей в сенях. Стол в горнице уже накрыт. Продавщица и буфетчица заканчивают сервировку. Раздеваемся и сразу садимся за стол. Меня посадили рядом с Галей, худенькой черноволосой девушкой
— Нет, нет: вы гость, я хозяйка. И я за вами поухаживаю.
Она положила мне жареной картошки.
— Вы текстильный техникум окончили? — спросил я.
— Да. Я художница. При комбинате художественную мастерскую открывают. Ещё троих моих подруг берут туда. Знаете, я ещё и понятия не имею, что и как делать там буду! — Она засмеялась.
— Узнаёте, — солидным тоном сказал я, — там быстро освоитесь.
— Конечно…
Полторы недели назад я сидел за этим же столом. Обстановка была иная. Разбитная Верка то и дело тормошила меня:
— Студент, чего молчишь? Чего надулся, как мышь на крупу? Погоди, девицу сыщем тебе, всю учёность выбьет из твоей головы!
Теперь Вера Николаевна держится степенно. Бойко, но тихо и с деловым видом разговаривает с прорабом. Следит, чтобы Гришина тарелка не пустовала. Поздравила Галю и поднесла ей подарок в коробке.
— От меня, Галочка, и от Вадима Иосифовича.
В коробке оказались чёрные лакированные туфельки. Галя всплеснула руками, тотчас примерила туфли. Они пришлись ей впору, и она осталась в них. Заговорили о том, где она будет жить в Ленинграде, сколько будет получать первое время. Дуся завела патефон.
Прораб послушал пластинку и сказал:
— А не сыграть ли нам самим, а? Женщины?
— Сыграй, сыграй, Вадим! — подхватила Вера Николаевна. — Галя, принеси гитару!
Сильные пальцы прораба прошлись по струнам. Легко и быстро прозвучали переборы «Цыганочки». Звуки разом погасли, прораб ударил по всем струнам, как-то строго посмотрел в упор на Веру Николаевну, метнул взглядом по лицам гостей. Осторожно, будто робея, глядя в пол. начал срывать такты «Барыни».
Вера Николаевна неслышно прошлась вдоль стола, проплыла обратно. Круто повернулась, откинула голову и заиграла руками и плечами.
— Давай чаще, Вадим! — приказала она.
И, дробно стуча каблучками, не отрывая взгляда от его глаз, тронулась назад. По моим плечам и по спине пробежал озноб. Ах, жаль, что не умею плясать! Стиснув зубы, с застывшей улыбкой на лице, смотрю на Веру Николаевну. У Гали худые щёки побледнели, глаза расширились. Вера Николаевна что-то уловила в её взгляде, подплыла к пей, и Галя медленно поднялась.
— Тётя Вера, «Цыганочку», — прошептала она, сдерживая дыхание.
— Вадим, выход!
Вера Николаевна отчаянно выбила несколько колен, и прораб заиграл русскую плясовую. Гриша не выдержал, пошёл вдоль стен вприсядку, раскидывая широко колена и выворачивая каблуки в стороны.
— Эх-ма, не плясал сто лет! — выкрикнул он, и Вера Николаевна подхватила:
Шесть лет войны нет, Твой заржавел пистолет. А моему женишку Скоро стукнет двести лет!Галя зачастила:
Девки все, девки все, Девки спят теперь в овсе: Хоть медведь придёт на зорьке, Поиграет при росе!