Прошлое и будущее

Рассказать о своей жизни непросто. Трудно не показаться претенциозным, не утомить читателя и не рассердить тех, чьи имена ты упомянул, либо, напротив, забыл упомянуть. Нам часто говорят: «Расскажите о своей жизни, о неудачах и успехах, об интересных встречах и, в особенности, о своих любовных приключениях». А почему бы не поинтересоваться, как мы ведем себя в постели?

Сам я обладаю определенной долей целомудрия, хотя и не боюсь резких слов. Достаточно сдержан и замкнут, и это не позволяет мне с легкостью открывать свои чувства, выставлять себя напоказ, использовать по отношению к себе такие слова, как «триумф», и прочие напыщенные выражения, которые часто можно встретить, если речь идет об успешной карьере.

В наши дни популярно все, что имеет отношение к «био», слову, означающему «жизнь». Все, что мы едим, пьем и производим, непременно должно его содержать. Я, в свою очередь, решил следовать этой тенденции ради того, чтобы воплотить мое «био» в форме воспоминаний. Такая идея появилась не внезапно, как лихорадка на губах. Вовсе нет. Скорее всего — потому,

что многие достаточно престижные издатели изъявили желание опубликовать мои воспоминания. И тогда пришлось задуматься над этим. Не то чтобы я был медлителен, но, прежде чем решился на столь серьезный шаг, прошло пятнадцать лет. В 1974 году мне уже случилось опубликовать одну книгу воспоминаний, и тогда мне помогал журналист Жан Ноли, который сделал «rewrite» — пересказ тех текстов, которые я ему передал. Но это были воспоминания о моей жизни, рассказанные другим человеком.

Поразмыслив — пятнадцать лет, — видите, сколь велики были мои сомнения в целесообразности подобного демарша — я взялся за дело, памятуя о словах, сказанных мне однажды Гарольдом Робинсом, американским писателем, издающимся огромными тиражами: «Публика любит читать success stories [1] , особенно если показать, что не обошлось без драки и первые шаги к успеху были трудны». Что касается трудности первых шагов, тут меня обслужили по полной программе, а что касается борьбы, то я за все сражался сам и никому ничем не обязан. От многочисленных ударов у меня до сих пор осталось несколько синяков на душе и физиономии, а уж сколько было артистически исполненных пинков под зад! Значит, так тому и быть. Я решил действовать и погрузился в воспоминания.

Как ни странно, я не знаю, интересен ли мой жизненный путь кому-либо кроме меня самого. Посмотрим, ведь риск — благородное дело. Я испытал слишком много разочарований, поэтому у меня сложилась определенная жизненная философия. Если то, что я расскажу, сможет заинтересовать вас и понравиться, буду очень рад. А если нет? Господи, у меня бывало и не такое, как-нибудь переживу.

Я захотел петь. Мне сказали, что лучше воздержаться, что на этом поприще у меня нет никаких шансов, потому что с такимголосом и с такойвнешностью — кстати, моими собственными — нельзя появляться на сцене. Я захотел сочинять тексты и музыку для песен. Было сделано все, чтобы не смел и надеяться. И в этой дисциплине такой дилетант, как я, не имел будущего. Те, кто познакомился с моими песнями, убеждали меня в обратном, и публика в первую очередь. Сегодня я пишу автобиографию, отдавая себе отчет в том, что не являюсь ни писателем, ни публицистом. И тем не менее прожил жизнь, которая, возможно, повторяю, возможно,стоит того, чтобы о ней рассказали. Какой реакции мне следует ожидать? Достигнув возраста, когда остается мало иллюзий, все же спрашиваю себя: «А может быть стиль и манера письма здесь даже интереснее, чем то, о чем я рассказываю? Может, вообще не стоило браться за перо, как мне когда-то советовали не браться за пение?» Тем хуже. Терять больше нечего, будь что будет! Итак, жил — был однажды, дважды, трижды и много чего пережил мальчик, откликавшийся на непроизносимое имя Шарль Азнавурян.

Смотрю на солнце сквозь затемненные стекла очков. В редкие моменты бездействия я не испытываю скуки. Должен признаться, что вообще никогда не скучаю. В такие минуты мне случается думать о сыне апатрида [2] , которым я являюсь, — о том, кого американцы назвали бы a surviveг [3] . Если теперь я имею все, это не значит, что я забыл о прошлом своих близких. Нет, я храню его в уголке своей памяти и теперь, неожиданно для себя достигнув возраста семидесяти девяти лет, хотя правильнее было бы сказать «на склоне дней», когда у меня нет никаких важных дел, предаюсь мечтам. Молодые мечтают о будущем, я же, поскольку будущего мне отпущено не так уж много, стремлюсь вернуться к истокам, погружаясь в свое прошлое. Стоило, пожалуй, сказать «в наше прошлое», поскольку прошлое никогда не принадлежит полностью кому-то одному, напротив, оно коллективно, особенно если речь идет об армянской семье. Я думаю о том, что мог никогда не увидеть солнца. Мог так и остаться в выхолощенной сперме отца, который страдал, надрывался, выбивался из сил, чтобы выжить в том долгом пути, в том проклятом пути по пустыне от Стамбула до Дамаска. Орды курдов, которых впоследствии постигла та же участь, и османские войска преследовали и мучили несчастных, чтобы присвоить то немногое, что они могли унести с собой, скажем, золотые зубы, украшавшие их рты. И смерть тебе, интеллектуал, и на кол тебя, священник, и повесить, и обезглавить, и изнасиловать тебя, молодая женщина или старуха, и пусть вдребезги разобьется о дерево голова брошенного со всей силы младенца, ведь этот хруст так приятен!

Я мог выкидышем исчезнуть в песках пустыни, в то время как моя бедная мать, истекая кровью, продолжала бы долго и мучительно умирать, отпустив меня из мира, в котором младотурецкое правительство так стремилось стереть всех

армян с лица земли. Ну их с Богом, вернее, к черту их, этих гонимых и сломленных армян, и в путь, к «Окончательному решению [4] »! О! Прекрасно сказано!

Дер эс Зор— так называется кладбище, где похоронено около полутора миллионов моих людей, моих родственников, предков, ограбленных, изнасилованных, убитых во имя чистоты расы, во имя религии, во имя чего поистине, спрашиваю я вас? Во имя Энверов и Талатов [5] , пашей — уголовников, убийц без стыда и совести, на свой лад переиначивших Коран, который на самом деле не оправдывает подобных кровопролитий. Талат — единственный массовый убийца, чья статуя все еще стоит на одной из площадей Турции.

Окончательное решение? Осечка вышла, голубчики, вам не удалось меня поймать. И пусть кому-то это не понравится, но я остаюсь человеком помнящим. Я не стал таким уж заклятым врагом турецкого народа, и теперь мне бы очень хотелось посетить страну, где родилась моя мать, но… но… но.

Они пали, так и не узнав, в чем их вина, Мужчины, женщины, дети, которым жить бы да жить. Они падали тяжело, как пьяные, С глазами, полными ужаса, Изрубленные, искалеченные, Они падали, взывая к своему Богу, На ступенях церкви, на порогах домов И в пустыне, где шли, друг за друга держась, Изнывая от голода и жажды, Страдая от железа и огня. и вот появляюсь я

Я родился на исходе путешествия по аду, там, где начинается рай, называемый эмиграцией. В жизни тех, кому, как и моим родителям, удалось спастись от геноцида, было столько несчастий, что большинство из них избегало разговоров о своих предках. Если и упоминали о них, то так редко, что мне и моей сообщнице, сестре Аиде, удалось в течение жизни восстановить лишь отдельные фрагменты семейной истории — не так уж много на самом деле. «Посмотри, откуда мы пришли и где мы теперь…» Из-за чрезмерной деликатности или чтобы не ворошить слишком болезненные воспоминания, родители лишь изредка упоминали в разговоре историю сотен тысяч разбросанных по всему миру армян, тот долгий путь, начиная с бегства от ужасов геноцида и кончая приездом в страны, принявшие их. И только по обрывкам фраз, которыми ненароком обменивались люди, перенесшие одни и те же испытания, нам удалось составить отдаленное представление о массовом переселении армянского народа. Не подлежит сомнению лишь тот факт, что путешествовали они не в первом классе, не с чемоданами от Виттона, заполненными несколькими нужными вещами и кучей ненужных, и без кредитных карточек в бумажниках. И сейчас, когда я вижу кое-как упакованные скудные пожитки приезжающих со всего света эмигрантов, в которых все их богатство — столь ценный для них жалкий хлам, от которого с презрением отказался бы самый последний старьевщик, сердце мое разрывается. Я не виноват в их несчастьях, но все равно испытываю стыд и чувство вины.

Когда я вижу этих незаметных страдальцев, Бог знает откуда в поисках лучшей жизни приехавших в нашу страну, которую они считают «землей обетованной», то ощущаю легкий укол в сердце, вспоминая путешествие, совершенное моими дядями и тетями, бабушками и дедушками, так и не вернувшимися из «туристического рая», «Клуб Меда ужасов [6] ».

Как удалось другим выбраться из всего этого? Только Господь Бог знает ответ на этот вопрос. А кстати, где был он, так часто отсутствующий в те моменты, когда в нем нуждаются больше всего? Аллах, Бог, Иегова, где вы были? В Турции, в Германии и в Камбодже, когда нам так нужна была ваша помощь, где были вы? Поди узнай.

Хотел бы я знать, найдется ли в мире сила, способная уничтожить этот народ, это малое племя незаметных людей, которые по привычке всегда воюют и всегда проигрывают, чье государство полностью уничтожено, чья литература не прочитана, музыка не услышана, на чьи молитвы некому ответить. Вперед! Попробуйте уничтожить Армению, и вы увидите, удастся ли это вам!

Пошлите их в пустыню без пищи и воды, сожгите их дома и церкви, и вы увидите — они все равно снова будут смеяться, петь и рисковать. Если хотя бы двоим из них доведется встретиться в этом мире, вот увидите — они создадут новую Армению [7] .