Прошлое и будущее

Азнавур Шарль

Ностальгия

Еще вчера мне было двадцать, Время шло незаметно, И жизнь казалась игрой, Такой же игрой, как любовь. Я жил ночами, Не рассчитывая на дни, Которые уходили, как вода сквозь песок. Скольким планам не суждено осуществиться, Скольким надеждам не суждено сбыться. Стою, растерян, и не знаю, что делать, Глаза смотрят в небо, а сердце погребено в земле.

Если вы не против, я позволю себе небольшое ностальгическое отступление, как в кино. Сколько бы нам ни было лет, но, потеряв родителей, мы становимся сиротами. Я стал наполовину сиротой, когда умерла мама, и круглым сиротой после смерти отца. С тех пор не проходит и недели, чтобы я не думал о них. Комок подступает к горлу, и на глаза наворачиваются слезы.

Образы, преследующие меня, подобны фотографиям, которые я перебираю, удаляя все лишнее, потому что важно только то, что связано с моими родителями. Я вижу, как мама при свете керосиновой лампы безостановочно нажимает на педаль швейной машинки «Зингер», спеша закончить работу, которую надо отдать завтра, чтобы получить результат бессонных ночей — несколько франков, благодаря которым семья сможет прожить еще несколько дней. Хлебный франк, мясной франк, франк на жилье, франк на одежду для детей, которые слишком быстро растут, франк на обувь, которая слишком быстро снашивается, на дантиста и других врачей — в то время никто не знал о социальном обеспечении, мы даже не представляли себе, что это такое. И еще, если можно, несколько франков на сладости и кино — волшебную лампу, бросавшую тусклый свет на нашу жизнь и придававшую атмосфере дополнительный драматизм. С утра до вечера работала швейная машинка, и мы засыпали под ее монотонное жужжание… Лишь много лет спустя я оценил жертвы, на которые шли родители, чтобы вырастить нас. Больная или здоровая, усталая или нет, мама, не раздумывая, впрягалась в работу. Она постоянно недосыпала и воспитала нас, бегая с мелом в руке от рабочего стола к манекену, все время что-то измеряя, раскраивая, подшивая, отглаживая.

В редкие моменты отдыха мама играла на пианино или отдавалась писательскому творчеству. В молодости в Турции она была сотрудником редакционного отдела армянского журнала, и с тех пор желание писать не оставляло ее. Она мечтала найти пишущую машинку с армянским шрифтом. Спустя много лет во время одной из поездок в США я откопал такую машинку. Увы! Мама не успела ею воспользоваться. Она ушла от нас раньше, и новая пишущая машинка простояла в чехле до тех пор, пока мы с Аидой не подарили ее одной армянской общине. Слишком больно было видеть, как она стоит без пользы.

Была у нее еще одна мечта: водить машину. У меня слишком поздно появилась возможность подарить ей автомобиль, о котором она мечтала. Но и этим ей не дано было воспользоваться. Я очень грущу об этом, как и о многих других вещах. Иногда думаю о людях, которые, имея возможность помочь родителям, избавляются от стариков, помещая в дома престарелых. Мне жаль их, ведь они не сохранили в душе ни нежных, ни грустных воспоминаний о прошлом, воспоминаний, которые мы носим в сердце всю свою жизнь.

Жить, выжить, получить образование

В 30–е годы, когда семья не имела средств отправить своего отпрыска учиться, единственным выходом было получить стипендию. Как правило, обращались к какому-нибудь богатому и щедрому члену общины. Так мы и поступили. Один богатый армянин согласился выделить мне стипендию при условии, что я обучусь солидной профессии. Что можно назвать солидной профессией? Уж точно не профессию артиста, о которой, увы, я мечтал. Как можно отдать ребенка из общины в среду, имеющую плохую репутацию, и какое там может быть будущее! Один наш родственник — портной объяснил мне, что с его профессией можно работать в любой стране мира, даже не зная языка. Но я плохо представлял себя с иглой в руках. Пришить себе пуговицу — это еще куда ни шло, но не более того. А, поскольку стипендией все-таки надо было воспользоваться, и вообще любая наука в жизни не помешает, за несколько месяцев до войны я решил пойти в Центральную школу французского телевидения (TSF),на улице Луны, в отдел радистов торгового флота. Точка- тире, точка — тире — точка, тире — тире — точка — тире, и т. д.

Это хоть как-то походило на музыку, и, поскольку у меня был музыкальный слух, могло получиться. Но для поступления нужны были начальные знания математики — дисциплины, которая не фигурировала в аттестате о начальном образовании — моем первом и единственном на то время дипломе. Знакомые Мисака Манушяна, убежденные коммунисты, семейная пара Асланян, жившие в Бельвилле и впоследствии расстрелянные гестапо за участие в Сопротивлении, вызвались бесплатно обучить меня основам этой науки. После долгих недель обучения я прошел вступительный конкурс и стал учеником школы. Конечно, не блистал успехами, но старался, как мог. Если честно, я никогда не был силен в математике. К счастью, профессор Блош был молод и экзаменовал нас с большим тактом и юмором. Был еще директор, месье Пуаро, которого мы видели довольно редко. И был заместитель директора, страшно вредный тип с заячьей губой, который раздавал оплеухи направо и налево. Думаю, у многих учеников до сих пор сохранились на лице следы его ударов. Как я мечтал, что однажды его рука опустится на мою щеку, и тогда я тоже его ударю и кубарем спущу по лестнице под издевательский и мстительный смех одноклассников. Но это так и не произошло, о чем я очень сожалею.

Не знаю, по какой причине меня решили исключить из школы. Помню, что сказал тогда своему приятелю Жоржу Бакри, соседу по улице Лафайет, с которым мы обычно вместе возвращались домой: «Вот увидишь, обучение столько стоит, что они не захотят потерять ученика!» Через четыре дня — бац! Родителям сообщили, что господин директор, проявив особую снисходительность, согласился пересмотреть решение учебного совета и позволяет мне вернуться в школу.

Я часто переходил улицу и наведывался в гости к родителям Жоржа. У него был брат, с которым, как мне кажется, я тогда не встречался. И лишь много

лет спустя, уже занимаясь своей нынешней профессией, узнал, что Эдди Марией, автор красивых поэтических песен, и был тем самым братом. Что касается Жоржа, то он впоследствии занялся музыкальным издательством. В 2000 году я с большим удовольствием встретился с другом детства в Конгресс — центре.

Я уверен, что торговый флот, расставшись со мной, скорее выиграл, чем проиграл. Аужя-то! Точка — точка — точка, тире — ти- ре — тире, точка — точка — точка [12] . Обожаю море, но я люблю плавать в нем, а не выстукивать точки и тире. Мне нужна была отдушина, какое-то отвлекающее средство. Чтобы отдохнуть от строгих нравов школы на улице Луны, я провожал Аиду в театр варьете, где она занималась на курсах драматического искусства, которые давал Жан Тисье. Все, кто ходил туда, обожали искусство и мечтали о более радостном будущем, чем точка — точка — тире.

12

SOS.

«Буриданов осел», «Единственный» и другие классические пьесы вызывали у меня необыкновенное волнение, я дрожал от нетерпения, мечтая пройти прослушивание и вновь очутиться на сцене. Но ситуация была напряженная, театр переживал сложный период, и пришлось искать другие варианты. Точка- точка — точка — тире…Вот повезло, школу закрывают!

Странная война, проклятая война

1939 год. Германия захватила Польшу. Отец, догадываясь, что дело пахнет керосином и скоро возникнет дефицит самых необходимых продуктов питания, решил, что пора делать припасы. Поэтому мы отправились закупать растительное масло, сахар и дробленое зерно — дзавар. В те времена французские потребители не знали, что это такое, они еще не успели привыкнуть к ближневосточной кухне. Сахар, растительное масло и дробленое зерно хранятся очень долго. По мере того, как нужные нам продукты появлялись в магазинах, мы покупали их и складывали про запас. А потом началась «странная война». Мы были уверены, что, раз Германия не атакует, значит, она неплохо осведомлена о политической ситуации. «Пятая колонна» наверняка делала необходимые донесения. «Пятая колонна», «пятая колонна» — все говорили только об этом. Они уже здесь, они уже там, осторожно — и стены имеют уши! Поговаривали о том, что «пятая колонна» уже давно проникла в наш государственный аппарат. Тише, будьте осторожны, вас могут услышать враги! Впоследствии оказалось, что невидимая, гипотетическая «пятая колонна» не была изобретением французской военной пропаганды, она действительно существовала. Ее члены давно жили во Франции, смешавшись с местным населением, говорили на прекрасном французском языке без акцента, вели тот же образ жизни, ели и пили то же, что и мы все, обзавелись друзьями среди соседей. Во время оккупации они подняли головы. Во время «странной войны» сбросили штатскую одежду и надели военную форму, в основном форму гестапо. Французы думали: «Слава богу, что наша страна владеет новейшей военной техникой, поэтому мы оставим мокрое место от этих бошей, тевтонцев, тупоголовых, немчуры, фрицев — такими пренебрежительными прозвищами мы с удовольствием награждали их. И вдруг оказалось, что немцы атакуют. Началась война — немецкие войска наступали, ничто не могло остановить их, парашютисты падали с неба… Мы бы прекрасно обошлись без этого дара небес. Неприступная линия укреплений Мажино на восточной границе растоптана, уничтожена. Немецкие солдафоны форсированным маршем продвигаются в направлении «большого Парижа». «Мы будем сушить белье на линии Зигфрида [13] !» Как бы не так, Шарль! Отец решил записаться во французскую армию. Мы поехали провожать его на Аустерлицкий вокзал. Когда поезд ушел, мама, Аида и я в растерянности стояли на платформе и плакали.

13

Система немецких пограничных укреплений, возведенных на западной границе Германии.

Париж сходит с ума, Париж паникует, Париж пустеет. В направлении вокзалов, особенно Аустерлицкого, настоящее столпотворение. Люди оставляют все, главное — скорее бежать из города. Наши журналы неоднократно предупреждали о том, что все немцы кровожадны, они отрубают руки взрослым, убивают детей, насилуют женщин. Это было паническое бегство. Те, кто приезжал на велосипедах, бросали их прямо у вокзала. Их там были сотни — старые, новые, детские, мужские и женские. Мы с приятелями со сквера Монтолон несколько раз съездили туда- обратно, набрали как можно больше велосипедов, решив подождать, пока восстановится спокойствие, а затем перекрасить и продать их. Надо же как-то выживать!

До отправки в полк отец предупредил: что бы ни случилось, ни в коем случае не уезжать из Парижа. Это был разумный совет, учитывая то, как пострадали французы, которые бросились в бегство по дорогам страны. Перед тем как отправиться на фронт, отец был расквартирован в Сетфоне, на юго — западе Франции, вместе с шестью тысячами других добровольцев, русских, армян и евреев. Он вез с собой свой тар [14] и, поскольку был приписан к кухне, готовил для рядового состава русские и армянские блюда вместо обычной армейской бурды. По вечерам, после ужина, давал небольшие концерты на многих языках к большой радости окружающих.

14

Щипковый музыкальный инструмент