Прошлое в наказание
Шрифт:
Вечером я отлучился на экстренное заседание писательского клуба «Апрель». И увидел Булата Окуджаву, Фазиля Искандера, Беллу Ахмадулину, Андрея Вознесенского и других писателей, поэтов, критиков. А среди них – пожилого, худощавого человека высокого роста, известного детского поэта и гимнописца, который стоял в одиночестве – никто к нему не подходил и он не пытался ни с кем общаться. Он явно был посторонним среди радостно улыбающихся людей, поздравляющих друг друга с победой. Валентин Дмитриевич Оскоцкий, литературный критик и публицист, один из руководителей «Апреля», указав на него глазами, негромко проговорил:
– Надо же. Каким-то образом вот узнал про наше
Стало ясно, почему я утром не увидел его там, в кабинете Бондарева.
– Тогда была еще другая власть, – язвительно заметил я. – Может, попросить его уйти?
– Ну что ты. – Валентин Дмитриевич махнул рукой. – Мы вот демократы. У нас двери для всех открыты. Разумеется, кроме нацистов.
Когда все расселись, известный детский поэт вновь оказался в одиночестве – никто не пожелал занять место по соседству. Начались выступления. Выждав некоторое время, прилежно выслушав пять ораторов, пытавшихся оценить происшедшее, увидеть перспективы, неожиданный гость попросил слово и принялся ругать ГКЧП за устроенный девятнадцатого августа путч. «Это была попытка вернуть страну в прошлое, – решительно говорил он. – К счастью, она не удалась. И в этом есть своя высшая справедливость».
Валентин Дмитриевич, севший рядом, наклонился ко мне:
– Просто поразительно. Девятнадцатого числа сей господин публично заявил о поддержке ГКЧП, вот, а сейчас он выступает с осуждением ГКЧП. Ну совсем никакого стыда у человека. Любой власти готов демонстрировать лояльность, вот. Знаток высшей справедливости.
Моя кривая усмешка была ему ответом. Тут прозвучало из уст поэта Владимира Савельева предложение размежеваться с ретроградами, поддержавшими ГКЧП, – создать демократическую организацию. Союз писателей Москвы.
– Путч разделил нас, – пояснил он, – и нет смысла нам дальше сосуществовать в рамках одного союза.
– Ну, раздел произошел еще на восьмом съезде писателей СССР в восемьдесят шестом году, вот, – горячо возразил Оскоцкий. – Он вылился несколькими месяцами спустя в форменный скандал уже на республиканском съезде. А путч, вот, поставил окончательную точку в разрыве.
– Валентин прав, – деловито подтвердил Искандер.
– Да я согласен. – Савельев махнул рукой. – Так оно и было. Я по поводу создания Союза писателей Москвы как демократической альтернативы писательским организациям, запятнавшим себя поддержкой путчистов. Кто-нибудь против?
Все были за, включая известного детского поэта, по случаю написавшего еще и гимн СССР в двух вариантах. Валентин Дмитриевич опять возбужденно прошептал мне:
– Сейчас он размежевался с теми, вот, кого поддержал несколько дней назад. Совсем нет совести.
Я посмотрел на Беллу – она, как обычно, была погружена в свои мысли и реагировала на происходящее как-то механически. И, как всегда, рядом с ней находился улыбчивый Боря – Борис Мессерер.
В покинутый институт я вернулся через несколько часов. Ночь, покрывшая большой усталый город, заглядывала в окна. Ее томное прикосновение вызывало философский настрой. Надо же, сколько всего случилось за последние дни. Чем обернутся колоссальные перемены, которые преподнесла нам судьба? Неужели Россия станет нормальной страной, в которой можно будет жить по-человечески? А что нам помешает? В самом деле – что? «Ничего», – ответил я самому себе.
Было уже за полночь. Следовало найти место для отдыха.
Спать устроился в кабинете директора на уютном кожаном диване. Я смотрел
Поутру перед большими дверьми на входе собрались многочисленные сотрудники института. Их было несколько сотен. Мне пришлось выйти к ним и объяснить, что институт закрыт, что им необходимо разойтись, а их судьба решится позже. Им не под силу было понять сказанное мной. Множество глаз смотрело на меня с удивлением и страхом. Какие-то юркие ребята требовали пропустить их, объясняя, что работают не в институте, а в фирмах, расположенных на его территории, что бизнес не должен останавливаться. Это было что-то новенькое. Я обещал разобраться.
Очень быстро выяснилось, что фирм в помещениях института – за два десятка. Основной из них была некая «Любава». Она сдавала помещения всем остальным коммерсантам и значилась советско-американо-бразильской. На второй день дотошного изучения мною вороха бумаг неожиданно принесли новенькие документы. «Любава» превратилась в российско-финскую. Похоже, я наступил кому-то на мозоль.
Среди прочих фирм меня заинтересовала единственная иностранная «LTD Trading», зарегистрированная на Кипре. Почему-то она платила мизерную арендную плату. Я решил выяснить, что это за фирма. Появившись у Музыкантского, я рассказал ему про свои исследования, про «Любаву» и закончил этим самым «ЭлТэДэ».
– Любопытно, – задумчиво проговорил Александр. – Ты правильно сделал, что начал выяснять. Собери побольше фактов. А насчет иностранцев, сходи к человеку, который теперь занимается у нас безопасностью. Он в соседнем здании. Кстати, твой однофамилец.
Я не придал значения последним словам. Но, войдя в нужную комнату, обомлел – за столом сидел… Эдуард. Со спокойным лицом, чистенький, ухоженный. Ни дать ни взять – благообразный чиновник. Он поднял на меня глаза. Представляю, какой у меня был вид.
– Привет. Ты ко мне? – спросил он с какой-то мягкой, прощающей улыбкой. И указал на стул. – Садись.
Я присел на краешек.
– Не знал, что ты здесь… – Как растерянно прозвучали мои слова. Мне это не понравилось. – Я по делу. Меня к тебе направил Александр Ильич.
– Давай рассказывай.
Без особого энтузиазма я принялся объяснять, что к чему. Эдуард делал пометки. Обещал справиться у ребят из экономического управления. Просил приехать послезавтра.
Сомнение продолжало держать меня, и он это почувствовал.
– Можешь быть спокоен. – Благожелательная усмешка тронула его лицо. – Мы с тобой одно дело делаем. Так что давай без всяких задних мыслей. И еще. Если что надо, обращайся без колебаний. Я тебе не чужой человек.
Что я ощущал, покидая Эдуарда? Было приятно, что мой двоюродный брат помогает мне. Но я все еще не мог поверить, что мы делаем одно дело. Недоверие жило во мне, подобно тревожному звуку напоминая о себе каждое мгновение.
Я вернулся в занятый нами институт. Мы уже знали, что он представлял собой до недавних пор. Это была кузница весьма сомнительных кадров: террористы, нелегалы, партизаны – вот кто вырастал в его стенах. Выходцы из бедных стран Южной Америки, Африки, Ближнего и Дальнего Востока, приезжая на учебу, получали кличку. Их учили стрелять, взрывать, прятаться от людей и среди людей, организовывать подполье, пропагандировать марксизм и ленинизм. Сеять вражду и ненависть. Я уже с меньшей иронией воспринимал происходящее.