Прошлое в наказание
Шрифт:
Во вторник состоялось большое совещание с участием президента. Я следил за Борисом Николаевичем с любопытством. Как он реагирует на разные выступления? Какие слова говорит? Я все больше убеждался в том, что президент не имеет стратегической программы. Он действовал интуитивно, полагаясь на опыт. Но и опыта явно не хватало – слишком необычными были проблемы, вставшие перед ним. Что хотел президент? Чтобы работала экономика, царил порядок, население благоденствовало. Как достичь цели, он, похоже, не знал. Он возлагал определенные надежды на правительство, хотя сам
Госсекретарь задержал меня у выхода из зала.
– Как, по-твоему, развивается ситуация? – озабоченно спросил он глуховатым голосом.
– Нас ожидают проблемы. Люди хотят некой справедливости. А что это такое? Уравниловка? Ожидание того, что все удовольствия подадут на подносе? Люди в большинстве уверены, что новая жизнь должна быть подобна новому пиджаку: надел – и всё прекрасно: в одном кармане пачка денег, в другом – ключи от просторной квартиры и дорогой машины. Пока что они ждут. Но пройдет год или полтора, и они спросят: где сытая, счастливая жизнь? где возможность получать хорошую зарплату просто потому, что мы должны ее получать? И что тогда? Надо им объяснить, что они заблуждаются. Что задача власти – создать условия, а зарабатывать должен каждый своим трудом. Как объяснить? Об этом необходимо думать. Но это надо делать. Иначе следует ожидать всеобщего разочарования и недовольства.
Несколько секунд он раздумывал над моими словами, его взгляд затуманился.
– Ты утрируешь, – неодобрительно проговорил он. Ему не хотелось мне верить. И продолжать разговор не было времени. Сделав шаг, он вдруг замер, повернулся: – Впрочем, есть о чем поразмышлять в связи с тем, что ты сказал. – Лицо у него стало хмурым, насупленным. Проницательно глянул на меня. – Напиши записку. Чтоб не забылось.
– Хорошо, – беззаботно выдохнул я.
Чтоб не забылось. Уж он-то ничего не забывал. Просто хотел увидеть мои доводы. Записка – не разговор на ходу. Она требует основательности.
Я подготовил эту записку следующим утром. Отставил все текущие дела, несмотря на их срочность, и написал. Напрягся. Мне хотелось, чтобы мои предложения были учтены. Ничего особенного я не предлагал: говорить с людьми, объяснять им, что делает власть и с какой целью. Я пытался доказать настоятельную необходимость этого «в связи с полной неготовностью населения к жизни в новых условиях». Эту неготовность я видел всякий раз, когда приходилось общаться с моими многочисленными знакомыми, особенно теми, которые защищали Белый дом, – практически все они ждали новой жизни как награды или подарка. Мало кто понимал, что мы всего лишь получили новые возможности, которые надо было реализовать собственными усилиями.
«В связи с полной неготовностью населения к жизни в новых условиях…» Это был какой-то ужас: едва я садился писать записку или справку для руководства, скучный канцелярский стиль целиком, по самую макушку, заполнял мою голову. Интересные сравнения, метафоры, гиперболы, эпитеты напрочь исчезали. Конечно, записки – не литературные произведения, но меня тянуло писать их более ярким, сочным языком. Однако всякий раз неведомый «цензор» мешал сделать
Больше месяца я не видел Настю. А мне хотелось увидеть ее. Такое желание тлело во мне, напоминало о себе. Я не нашел ничего лучшего, как позвонить Эдуарду на работу, спросил: как дела, как Василий. Я напрашивался на приглашение. И получил его.
В субботу из Кремля я поехал к ним. В очередной раз меня радушно встретили. Это был изящный вечер. Расположились в гостиной, хотя нас было только трое – так захотела Настя. Василий не мешал нам, играл в своей комнате.
Настя была в красивом черном платье. Я старался не смотреть на нее. Мне казалось, что это выдаст мой особый интерес.
– Как в Кремле? – поинтересовался Эдуард.
– Работаем, – уклончиво ответил я.
– Работают все, даже те, кто делает вид, что работает. – Лукавое выражение проявилось на его лице.
– Может, и мы делаем вид. Только ведь сразу не разберешься.
– Поживем – увидим. Как говорится: «По делам их судите их». – Тут он посерьезнел. – Как думаешь, удастся выправить положение?
– Шанс имеется. Вполне реальный. Ничто не мешает воплотить его в жизнь.
– Ты веришь Гайдару? – осторожно поинтересовался он.
– Да, – без колебаний ответил я.
Эдуард состроил что-то неопределенное на лице.
– Ну если это говоришь ты… надежда есть. – Веселая усмешка вновь гуляла в его прищуренных глазах.
– Ты настолько доверяешь моему мнению? – Я изобразил удивление.
– Ты теперь большой человек. Владеешь информацией.
Я усмехнулся – мне хотелось ответить ему достойным образом, особенно в присутствии Насти.
– В любой стране спецслужбы имеют то преимущество по отношению ко всем остальным людям, что располагают информацией, недоступной большинству граждан. А имея информацию… – Я сделал учтивый жест рукой. – Надеюсь, ты понимаешь.
Он охотно кивнул в знак согласия, подхватил:
– Информация стоит дорого. Но еще надо уметь, обладая ею, делать правильные выводы.
– Ну, вы там большие специалисты по части выводов.
– А все для вас. Для Кремля.
– Допустим, вы не только для Кремля работаете, – с деланой вкрадчивостью заметил я. – Для самих себя – тоже.
– А как иначе? – в тон мне отвечал Эдуард. – Об интересах фирмы нельзя забывать.
– Разумеется. Но они не должны превалировать. – Мой указательный палец назидательно поднялся. – Вы не частная лавочка.
– А у вас там в Кремле есть приборчик, который меряет соотношение?
Настя не без удивления следила за нашей вежливой пикировкой. Потом не выдержала:
– Ребята, я тут не лишняя? Сцепились, как два петуха. Какой-то междусобойчик устроили. Давайте выпьем за то, чтобы у нас в России все наладилось.
Фужеры были пустые. Я первым схватил бутылку французского вина, стоявшую посреди стола – мне хотелось поухаживать за Настей. Налил ей и нам с Эдуардом. Поднял фужер.
– Поддерживаю. Пусть все наладится. И побыстрее. – Я чокнулся с ней, с Эдуардом, выпил вино.