Прошлое в наказание
Шрифт:
– Спасибо, – скромно выдохнула она.
– Еще рано благодарить. – Я перевел взгляд на Эдуарда. Он взирал на меня с безмятежной улыбкой. Невозможно было понять, нравится ли ему мое предложение или нет.
– Спасибо за желание помочь.
– Пожалуйста.
До моего ухода Эдуард не проронил ни слова по поводу моего предложения Насте. Но мне показалось, что он не имел ничего против перехода жены в науку.
На следующий день я вернулся в мой кремлевский кабинет – штаб на Старой площади перестал действовать. Окунувшись в привычные дела, я не сразу вспомнил про свое обещание Насте. Ближе к вечеру позвонил Борису Николаевичу, директору института. Попросил его найти возможность
– Это ваша… знакомая?
Я понял, что он имел в виду.
– Борис Николаевич, это не чья-то любовница. Это человек, который умеет и будет работать.
– Хорошо, – буркнул он. – Пусть приедет ко мне послезавтра. Часам к трем.
Я позвонил Насте вечером, рассказал о разговоре с Топорниным. Она растерялась:
– Не ожидала, что все так быстро произойдет…
– А зачем откладывать? И потом: если есть возможность, надо ее использовать.
После некоторой паузы я услышал:
– Ладно, я отпрошусь. Я встречусь с ним. Олег, большое спасибо.
– Пожалуйста. Ты непременно сообщи мне о результатах разговора.
– Да… сообщу.
Она позвонила мне вечером в среду. Голос у нее был взволнованный.
– Олег, ты… перевернул мою жизнь. Борис Николаевич готов взять меня на работу. Научным сотрудником. Ты представляешь?
– Представляю. И очень рад.
– А я не представляю. У меня такое ощущение, что я что-то путаю. Но Топорнин определенно сказал, чтобы я оформляла перевод. Я уже написала заявление.
– Как отнесся к этой новости Эдуард?
– Эдик скептически оценивает мои способности в науке. Но не возражает против перехода.
– Ну и слава богу. Надеюсь, все будет хорошо.
Собрание граждан России быстро забылось, я опять втянулся в то, что принято называть текучкой, побежали дни, заполненные рутинной работой, – однотонные, незапоминающиеся, словно созданные для того, чтобы красть у нас время. Погода была тоже скучная – облачное небо, частенько начинавшее исходить мелким, равнодушным дождем. Покидая бывшее здание Сената, значившееся уже давно как корпус номер один, я видел Ивановскую площадь, соборы, невесело стоявшие по другую сторону покрытого мокрой брусчаткой пространства. Погода словно проявляла недовольство тем, что я совсем не обращал на нее внимания. Хотя в пору было дуться на нее за то, что начавшееся лето более походило на осень.
Я чувствовал, что музыка все более исчезает из окружающей жизни. А то скучное, невыразительное, хотя и ритмичное, что сменяет ее, недостойно внимания. Жизнь текла в темпе престо – быстро, по-деловому.
Глава вторая
Большое путешествие
Рутинная работа продолжала донимать меня. Бесконечные письма, на которые надо было готовить ответы или резолюции, многочисленные справки по самым разным вопросам, которые приходилось сочинять, как правило, в спешке, а в придачу заседания, совещания, деловые встречи, где следовало присутствовать, а потом писать отчеты и давать предложения, – вот из чего состояла моя жизнь. Субботы неизменно были рабочими, да и в воскресенья порой дела требовали присутствия в Кремле. Так что я не каждые выходные видел Кирилла, а к Эдуарду и Насте съездил только один раз. Мы с Эдуардом опять спорили, брат вновь упрекнул меня в идеализме. Хотелось достойно ответить ему. Вмиг найдя хороший пример, я глянул на него с хитринкой:
– Ты помнишь Великого инквизитора?
– В
– В какой Испании? Того, который у Достоевского в романе «Братья Карамазовы». Настоящий изверг. Его действия страшны – сплошные костры. Он самого Христа собрался отправить на костер. Но стал излагать ему свою веру. Между прочим, он сказал Христу, что тот – идеалист, не видящий реальности.
Эдуард оживился:
– На себя намекаешь?
– При чем тут – намекаешь?! У Достоевского так написано. Великий инквизитор был уверен, что только мечом можно излечить мир, погрязший во зле. Да, Христос говорил: «Не мир, но меч принес вам». Но он при этом провозглашал и другое: «Взявший меч, от меча погибнет». Как же одно с другим сочетается? Без проблем. Меч Христос дает лишь для духовной борьбы. Но Великий инквизитор принадлежит к тем, кто этого не понимает. И вот когда он заканчивает излагать Христу свою точку зрения, Христос целует его. Представляешь? Целует. Потому что понимает всю трагедию этого человека. Ведь он искренне верит в то, что помочь может исключительно меч. Но эта вера губительна, эта вера убивает душу.
– Ты это к чему ведешь? – Его взгляд стал колючим.
– К тому, что не надо уповать на силу, – спокойно отвечал я. – Не надо пытаться решить существующие проблемы лишь насилием. Надо уметь находить компромиссы.
Изобразив сомнение на лице, Эдуард бодренько произнес:
– Мы – люди простые. Компромиссам не обучены. Живем по старинке. Наш принцип: сила есть, ума не надо.
Его ерничанье не понравилось мне.
– Ты не прибедняйся. Люди вы не простые. Хотя порой живете по старинке. Но надо приспосабливаться к новым условиям. Страна-то сейчас другая.
Настя молчала, смотрела куда-то мимо. То ли не хотела вмешиваться в наш разговор, то ли думала о своем. Она была какая-то заторможенная, немногословная в этот день. Мне показалось, что наш с Эдуардом разговор неприятен ей. Я не стал продолжать его, обратился к ней:
– Как тебе на новом месте?
– Непросто. Все еще вхожу в курс дела, – озабоченно произнесла сказала она. – Многое успела забыть, а как без этого заниматься наукой? Опять учебники читаю, словно в студенческие времена.
– Ну что ты волнуешься? – Эдуард смотрел на нее с вялым укором. – Вспомнишь. У тебя всегда была хорошая память.
– Волнуюсь, потому что не хочу осрамиться.
– Перестань. Все будет хорошо. – В голосе брата чувствовалось некоторое раздражение.
Я промолчал, а вскоре попрощался и ушел.
Повседневная работа затягивала, словно трясина, вытесняя посторонние мысли и всякие желания. Так что я был рад, когда мой приятель, заместитель министра по делам национальностей Володя Лысенко попросил меня проехать с ним по республикам Северного Кавказа, выяснить на местах, какова там ситуация. Госсекретарь охотно отпустил меня.
С Владимиром я познакомился давно, в восемьдесят девятом. Он был одним из создателей и активных деятелей Демократической платформы в КПСС, которая в конце концов отделилась от «чести и совести эпохи», превратившись Республиканскую партию России. В Демплатформе оказалось немало достойных людей, и мне приятно было поддерживать с ними приятельские отношения, но с Лысенко мы по-настоящему подружились. Наши позиции практически во всем совпадали: как и он, я терпеть не мог экстремизм и большевизм в любых проявлениях. И тоже всегда исходил из того, что для пользы дела по всем вопросам можно достичь договоренностей, а не пытаться из последних сил подавить оппонента. Правда, вступить в Республиканскую партию при ее создании я отказался. С меня было достаточно членства в более широкой «Демократической России».