Прошлое в наказание

Харичев Игорь Александрович

Потом мы говорили о поэзии. Настя проявляла к ней интерес. Я принялся рассказывать про Леонида Губанова, прекрасного и почти неизвестного поэта. Читал его стихи:

Я падаю, я падаюС могильною лопатою,Но не питаюсь падалью,А я живу лампадою.Лампадой под иконою,И на иконе – Боженька,Я с высотою Горнею,И мне не надо большего… —

увлеченно декламировал я,

видя ее неподдельное внимание.

Евангелье живое я,Даю себя пролистывать,А вы, мои животные,Меня же вы – освистывать…

С каким воодушевлением произносил я последние строки:

В Америке и в АнглииСтихи мои полюбите.Я – Пятое Евангелье,Но вы меня не купите!

Я сделал небольшую паузу, а потом продолжил с прежней горячностью:

– Какие стихи! А ведь это написано в советское время. Ясное дело, Губанов тогда не мог иметь признание. Его не печатали. – Тут я осознал, что долгое время смотрю только на нее, обращаюсь только к ней. И тут же повернул голову к Эдуарду. Слава Богу, мне было, что ему сказать. – Между прочим, его мать занимала какую-то большую должность в КГБ. А сын такие стихи писал.

Эдуард ничего не сказал в ответ, он лишь загадочно улыбался.

Я уезжал от них с неприятным ощущением – мне казалось, что я слишком явно проявил свое неравнодушное отношение к Насте. Это было недопустимо. Все-таки Эдуард – мой брат, пусть двоюродный. Неуютное, зудящее ощущение оставалось и на следующий день, а потом забылось: слишком много дел падало на меня с постоянной регулярностью.

Аллегретто – умеренно быстрый темп. Он привычен жителям крупных городов. Хотя порой им приходится ввергаться в бешеную гонку, аллегретто – темп обычной жизни. Зато в небольших городках ее темп – анданте или адажио.

Престо

Работа находила меня, порой весьма необычная: госсекретарь поручил мне создать и возглавить секретную группу. В Татарстане ожидался референдум по независимости республики, группа должна была наладить производство и доставку агитационных материалов «против», поскольку в самой республике националисты не позволяли печатать такую продукцию.

Вскоре не менее полусотни человек, знакомых мне по демократическому движению, развернули активную деятельность. Двенадцать из них работали вместе со мной в Москве, остальные – в Казани и других крупных городах республики. Я и московская часть группы обосновались на Старой площади. Мы печатали газеты, листовки и плакаты, агитирующие против независимости, заполняли ими грузовые машины, которые везли их в Татарстан, а там наши сотоварищи распространяли всё по городам и поселкам. Через неделю кордоны татарских националистов стали останавливать грузовики с московскими номерами на границе республики, обыскивать их, отбирать агитационный груз. Мы перешли на легковые машины – их тоже начали задерживать. Тогда мы стали нанимать машины в Татарстане. Они приезжали в Москву, грузились и отправлялись назад. Но дошлые националисты быстро перестроились, начали проверять все машины. Мы опять теряли крупные партии газет, листовок. Пришлось в корне менять тактику. Теперь поезда везли курьеров с тяжелыми сумками, набитыми печатной продукцией. Разумеется, курьер вез намного меньше, чем машина, зато все, что он привозил, шло в дело.

Я

работал без выходных с утра до позднего вечера. Мое желание видеть Настю не угасло, но чрезмерная занятость оправдывала уклонение не только от визитов к брату, но и от телефонных звонков. Правда, один раз я встретился с Эдуардом. Я приехал к нему на работу. Рассказал о деятельности моей группы, о тех препятствиях, которые чинят нам в Татарстане, объяснил, что официально мне помочь не могут, поскольку Кремль делает вид, что не имеет никакого отношения к моей группе, попросил брата хоть как-то посодействовать тем, кто защищает интересы России.

– Помогу, – уверенно проговорил он. – Можешь не сомневаться, сделаю все, что в моих силах.

Через два дня выяснилось, что начальство запретило ему вмешиваться в то, что творилось в Татарстане. Эдуард сообщил мне об этом по телефону.

– Прости, я не смогу выполнить обещание. – Я чувствовал досаду в голосе брата. – Понимаешь… таково распоряжение. Сверху. Но… я прошу тебя не говорить об этом. Ты понял?

– Да, – хмуро выдохнул я.

Первая мысль, которая упала на меня: «Всё отменили? Я делаю что-то недопустимое в настоящий момент?» Не зная ответа, я тотчас направился в Кремль к госсекретарю. В просторной приемной находилась уйма народу – штатские, военные, мужчины, женщины. Я узнал некоторых министров. Шансов попасть практически не было, но я подошел к секретарю, немолодой интеллигентной женщине, сказал, что мне надо передать срочную информацию.

– Не знаю, как у вас получится? – Она выразительно пожала плечами, обвела недоуменным взглядом подведомственное ей пространство. – Видите, что здесь творится.

В этот момент раскрылась дверь, выпуская трех неизвестных мне мужчин весьма солидного вида, а следом в проеме появился хозяин кабинета, пожелавший осмотреть ожидавший приема люд. Воспользовавшись тем, что я находился ближе всех к двери, я подскочил к нему, выпалил:

– Очень важная информация. Отниму не более пары минут.

Несколько секунд раздумий, и он тихо проговорил:

– Не больше двух минут. – И уже для всех. – Простите за задержку. Через три минуты начнем совещание.

Как только он, пропустив меня внутрь, закрыл дверь, я прямо там, у входа в просторный кабинет, в бешеном темпе рассказал ему о запрете Эдуарду помогать мне. Его вовсе не удивила эта информация.

– Все правильно. Государственные структуры не должны вмешиваться. Во избежание обвинений, что центр навязал свою волю.

– А я с моими ребятами?

– А ты с твоими ребятами не имеешь никакого отношения к государственным структурам. Ты, будем считать, в отпуске за свой счет. А они вообще сами по себе. Всё, иди. Видел, сколько людей меня ждет?

Выпорхнув из кабинета, я быстро пересек приемную, оказался в длинном коридоре. Я размышлял над тем, что услышал от госсекретаря. Ситуация складывалась любопытная: официальные структуры не считали возможным вмешиваться, а я олицетворял те непонятные силы, которые осуществляли стороннее вмешательство, хоть как-то восстанавливающее справедливость.

Через две недели мне позвонил Эдуард. Туда, где работала моя группа. Раздобыл секретный телефон. Впрочем, стоило ли удивляться?

– Куда же ты пропал? – мягкая укоризна наполняла голос брата.

Пришлось объяснять ему, что я работаю без выходных. В условиях, когда нет поддержки сверху, слишком много проблем, которые приходится решать. Выслушав меня со всем терпением, он проговорил:

– Все равно мог бы найти время и заглянуть. Мы соскучились. Я и Настя.

– Как только освобожусь, первым делом к вам, – пообещал я.